В садах чудес

Разумеется, никакого адреса брюнетка не оставила.

Пауль поблагодарил и вышел.

Это была она. И ее сопровождали Бата и Марйеб.

Но ведь никто не знает, никто! И, может быть, встреча еще произойдет, вопреки всем кошмарам, которые, кажется, сулит будущее.

Пауль вдруг круто повернулся и снова вошел в вестибюль больницы. Подошел к столику и попросил у несколько изумленной женщины несколько листков бумаги и ручку. Получив все это, он присел на подоконник, выкрашенный белой масляной краской, и начал писать.

Глава сорок третья Стихотворение

Михаэль жил в просторной квартире, принадлежащей его жене, довольно бесцветной молодой блондинке, дочери владельца нескольких обустроенных на самый современный лад доходных домов, снимать апартаменты в которых не всякому было по карману.

В квартире Михаэля имелись украшенные бледной лепниной потолки и бархатные портьеры, аккуратная горничная и домашние печенья к чаю.

В тот вечер собралась обычная компания. Рената, Александер, Эрика, Ольга, Пауль и еще несколько человек.

Паулю нравилось бывать у Михаэля. Пауль всегда тянулся к уюту, чистоте, вкусной пище. Он понимал, что для того, чтобы иметь все это, надо чем-то поступиться. А поступаться ему не хотелось. И потому оставалось лишь завидовать и посмеиваться над собой.

Началось чтение. Первым сам хозяин прочел свое небольшое эссе о новых направлениях в современной поэзии. Затем прочла свой рассказ Рената. Несколько коротких иронических зарисовок зачел Александер. Когда предложили и Паулю прочесть что-нибудь новое, он вынул из кармана пиджака несколько исписанных листков и начал читать. На этот раз ему почему-то было неловко.

Руки его чуть дрожали. Он произносил слова срывающимся голосом и прикрывал лицо, поднося листки близко к глазам, хотя вовсе не был близорук…

Бросает солнце тонкие лучи, вытянутые на мостовых камнях… Мимо — резные решетки окон… Жара — и зарастают пересохшим илом каменные водостоки… Ее увозят — оба на конях — Светловолосый тот и тот высокий… Они ее увозят… Верблюд ступает, и раскачивает ее… И нежное ее лицо прикрыто широким головным платком, Закутана вся она… Она сидит — сжалась — девочка притихшая… Они ее увозят на родину свою, туда, к себе, в приморский город свой, назад… А я в отчаянии немом и замершем таком… Она стояла, помню, — деревце одно, — и тесный двор тоскливый прекращался в этот сладкий сад, звучащий, нежный, золотой, пчелиный мой цветущий сад… Ведь я тоскую без нее… меня охватывает стыд… измучен я… сам на себя сердит… Зачем не сделал ничего? Не смог… Тогда зачем я думаю о ней?.. Она так беззащитна… прижать ее к груди… она — частица тела моего и свет моей души… вся жизнь моя — она!.. Я — над книгой, буквы перед глазами сливаются, всплывает рисунок… Не принимаю новых толкований о богах и народах, чувствую дыхание безумных древних жарких строк… Я далеко в пустыню ухожу… Там, на стене расписанной, натянута на рамку деревянную певчая струна… Там — рисунки запретные на стенах подземной гробницы… Это она — ее тонкие руки, нежные губы ее, черные волосы; боком стоит она… Черный зрачок продолговатого глаза куда-то в бесконечную вечность глядит; а я помню живую ее, ее торопливую прелестную речь, улыбку привета, и нежные ресницы… Но если жизнь моя — всего лишь миг, а вправду — миг; лягушка и ворон, и дерево тысячелетий — они правы… И если жизнь моя — всего лишь миг, Я отдаю всю жизнь мою — лишь ей одной… Клянусь я: — нет разочарований и всю жизнь — искать, всю жизнь идти… Я не могу идти в эту мудрость рукотворных толкователь- ных книг; Я иду за ней… Она — мой маленький живой корабль — нить единственного, и только моего, пути… Я стою у городских ворот, я умоляю выпустить меня… Я прихожу в чужой город, а в городе — чума… И страшное метание злобных теней, и темнота ночей и солнце дня… Подземная тюрьма… Но я найду ее… Я никому не говорю о ней… и то, что в книге, — это ведь не ложь, — надежда… суждено… дано… Зачем себя мучить стыдом, тоской?.. Я — сильный. Я себе признался: — для меня она — одно… единственная суть… дыхание… покой… Я больше не стыжусь… Я знаю, для чего я одолел Отчаянье, смятение, нужду… Разомкнуто живое сердце, голос цел… Ищу ее… Найду… Летят песчинки на раскрытый мертвый белозубый юношеский рот… Развалины городов… Деревья зацветающие… смерть… деревья на ветру… И поразится тот, Неведомый, познает он, что для меня она — весь мир была… А, может быть, умру… Нет, не умру!..

Пауль кончил читать, опустил листки на колени и почувствовал себя усталым.

Остальные заговорили, выражая на разные лады свое восхищение. Может быть, они это делали потому, что искренне восхищались стихотворением Пауля, а, может быть, просто потому, что питали к нему искренние дружеские чувства и хотели сделать ему приятное… Все они были молоды и находились в том возрасте, когда дружить и делать друг другу что-то хорошее, приятно…

«Ахура, — думал Пауль, — Сет Хамвес, Йенхаров, Бата, Марйеб, Ренси, старый Неферкептах… Неужели эта разлука — навсегда? Нет, нет. Но когда же мы встретимся снова, когда?»…