В садах чудес

И, очутившись снова на улице, он почувствовал уже не раздражение, а даже какую-то благодарность к этой окружившей его обыденности.

Глава третья Вечерние размышления

Вечерний город, сбросивший с себя бремя дневной, трудовой суеты, казался принарядившимся, легким. Выступающий из тумана свет фонарей наводил на мысли о загадочных женских лицах, празднично-вечерне припудренных матовой пудрой, с подведенными темными глазами. Люди теперь спешили не на службу, не за покупками, но в рестораны, театры, кино. Было приятно идти среди всех этих людей и в то же время не сливаться с толпой, быть иным. От женщин пахло духами. В соединении с пронизавшей вечерний воздух сыростью этот аромат приятно волновал, будоражил воображение.

Пауль шел наугад и размышлял о книгах, которые он просматривал сегодня. Разумеется, текст и иллюстрации содержали в себе определенные знания, некую сумму знаний. Знания, как правило, черпаются из книг, будь-то учебники математики и физики или научные труды по истории Древнего Египта. Правда, существовало еще и то, что принято было определять как «знание жизни». Но к чему это знание жизни сводилось? Фактически к тому, чтобы увериться, что люди часто лгут, говорят одно, думают другое, поступают, руководствуясь третьим; эгоистичны, преследуют свою выгоду. Немного же стоит это хваленое знание жизни! А прочитать гору книг и в результате что-то узнать о дифференциальном исчислении или о династии Рамзесов — боже! Что за насмешка, что за издевательство над неутолимым человеческим стремлением к Познанию с прописной буквы, к тому Познанию, которое должно явиться внезапно и сразу и округло, полно, и в результате некоего волшебного таинственного действия. Так явилось Познание к Адаму и Еве, когда они отведали известный плод. Но, должно быть, такого рода Познание, полученное таким способом, вне длительного изучения каких-то скучных материй, когда насилуешь свой мозг, запихивая в него все эти знания, пытаясь все их запомнить, трудясь в поте лица своего; такого рода Познание, таинственное, цельное, запретно человеку, по-видимому. И только тень, отсвет от этого Познания — в искусстве — в картинах, статуях, стихах.

Пауль остановился, надо было перейти улицу. Мысли прервались. Он вдруг ощутил, как волнительны и мучительны ему все эти размышления. Они мучили и возбуждали. Они требовали пространства более обширного, нежели пространство его комнаты в квартире фрау Минны. И движение по такому пространству должно было быть естественным. В переводе на более простые понятия это означало, что Паулю сейчас необходимо идти вперед по вечерней улице, а не шагать из угла в угол по комнате.

Пережидая вереницу темных автомобилей, Пауль додумал свою мысль о познании. Основное, таинственное, сильнейшее Познание запретно человеку. Кто запрещает? Как именуется этот (или это) кто-то? Высшая сила? Природа? Бог? В данном случае не так уж важно. Важен запрет. Всякая серьезная попытка нарушить запрет должна автоматически вызывать наказание. Как это? А, вот, часы! Его будильник. Стрелки движутся, тиканье равномерно звучит. Но сколько раз, в детстве, он разбирал часы. Он не умел этого делать. Он ломал и портил какие-то детали, пока разбирал. Потом он не знал, как вновь сложить часовой механизм из этой кучи пружинок. И он находил им новое применение: мастерил из них волчки. Волчки получались отличные, кружились подолгу. Ребенок — не часовщик, а человек — не Бог, не высшая сила, не Природа. И вот поэтому…

Поток автомобилей поредел. Пауль зашагал на другую сторону улицы.

Глава четвертая Происшествие

Это обрушилось на него внезапно. Ударило по нервам истерическим визгом клаксона, скрежетом тормозов. Раздались женские крики. Люди мгновенно стеснились поодаль у фонаря. Другие бежали туда же.

Пауль принадлежал к числу тех, которые не любят поддаваться стадному чувству. Этих людей отвращают зазывания бойких продавцов. Эти люди спешат в сторону от любой толпы. И сейчас Пауль остановился в нерешительности. Он уже догадался, что скорее всего это кого-то сбил автомобиль. Пауль не любил происшествий, при виде крови его мутило. Кстати, именно поэтому он и не стал учиться медицине, что очень огорчало его отца. Филологию, поэзию отец считал достаточно легковесными занятиями.

Пауль хотел было отойти подальше от места происшествия и перейти улицу в другом месте. Но вдруг ему стало так физически худо, что пришлось остановиться. В глазах потемнело. Перехватило дыхание. Сердце сжалось от боли, почти невыносимой. Он ощутил головокружение, почувствовал, как подгибаются ноги. Это состояние прошло так же мгновенно, как и началось. Пауль вдруг понял, что эта телесная боль как бы заместила боль души, которую он бы перенес гораздо тяжелее. Его охватила тревога, он почувствовал желание броситься туда, где уже толпились прохожие.

Он опомнился посреди дороги. Загудело авто, объезжая его. Какая-то бледная лягушачья лапка, величиной с человеческую руку, цепко схватилась за рукав его пальто. Он вздрогнул, едва сдержался, чуть было не вскрикнул, не вырвался резко. Но уже в следующий миг ему стало ясно, что это всего лишь тонкая худенькая кисть руки с длинными пальчиками, заканчивающимися наманикюренными ноготками. Еще через мгновение он уже знал, что рука принадлежит худенькой бледной девушке в зеленом пальтишке. Из-под белого берета выбивались тонкие колечки светлых волос. Губы казались яркими, но видно было, что это действие помады. Светлые голубовато-серые глаза округлились от страха. Девушка слегка дрожала и, встретив взгляд Пауля, явно смутилась.

— Простите, — проговорила она чуть хриплым, прерывающимся голосом. — Так страшно! Я видела, как ее сбило! Ох!

— Не говорите! — должно быть, Пауль оборвал ее слишком резко. Она смолкла. Он чувствовал, как она дрожит.

Теперь эта испуганная девушка на вечерней берлинской улице казалась ему такой обыкновенной, лишенной какой бы то ни было таинственности. И ощущения сделались обыденными. Боль ушла куда-то в недосягаемую глубь души. Чуть ныло сердце, как после болезненного приступа. А, может, это и был болезненный приступ? Во всяком случае, Пауль уже не испытывал желания оказаться на месте происшествия. Ему стало жаль девушку. Она, кажется, не притворялась, не пыталась таким образом заигрывать, кокетничать с ним. Она и вправду сильно испугалась.

Он посмотрел на нее. Увидел ее всю, дешевое пальтишко, берет, газовый шейный платочек, дешевая сумочка на цепочке. Кто она? Начинающая проститутка? Какая-нибудь машинистка или почтовая служащая, решившаяся на поиски приключений? Видно было, что она робка, неуверенна в себе и даже не пытается казаться иной. Подкрашенные губы и глаза, припудренное лицо, маникюр — все это не воспринималось как знаки обычного женского кокетства, но скорее как признаки бездумного подчинения условностям. Действительно, какая женщина в наши дни рискнет показаться на улице без этого грима; пожалуй, это все равно что рискнуть выйти голой.

— Давайте я помогу вам, — предложил Пауль уже более мягким тоном.

Она кивнула. Пауль заметил, что она чуть высунула кончик языка. Должно быть, губы у нее пересохли от страха, она хотела их облизнуть, но тотчас вспомнила, что губы накрашены и, не решаясь слизнуть помаду, поспешно закрыла чуть приоткрывшийся было рот. Парадоксально, но это было своего рода проявлением стыдливости, страх оказаться на людях с ненакрашенными губами, все равно что неловкость от спустившегося чулка или нечаянно задравшегося подола.

Пауль осторожно взял ее под руку. Она отпустила его рукав, который судорожно сжала от страха. В обыкновенности этой девушки Паулю почудилось что-то привлекательное. Она была законченным воплощением определенного типа и это выделяло ее.

Они перешли на другую сторону улицы. Пауль понял, что она уже не боится, но не хочет уходить от него. Он, должно быть, казался ей вполне порядочным юношей для того, чтобы она не боялась его. Но в то же время он был олицетворенным приключением, приключением безопасным и романтическим, как раз таким, какого она, видимо жаждала. Но ведь и для Пауля это было приключение, чуть забавное, безопасное, не лишенное приятности. На секунду вспыхнуло и угасло странное ощущение, будто он кого-то предал. Пауль и незнакомка остановились. Посмотрели друг на друга. Она простодушно улыбнулась. Он невольно ответил ей дружеской улыбкой, чем, кажется, еще более расположил ее к себе.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Регина Фосс.

В том, как она назвала свое имя вместе с фамилией ощущалась какая-то своеобразная наивность служащей девушки, привыкшей к тому, что ее именуют по фамилии — «фройлайн Фосс». Вероятно, ей не так уж часто приходилось знакомиться с мужчинами, просто так, в неофициальной обстановке.

«Одна из этой армии невольных весталок — наших служащих барышень», — подумал Пауль.

— А почему бы нам не пойти в кино? — внезапно предложил он вслух. — На последний сеанс. Потом я провожу вас. Надеюсь, вы не боитесь меня.