В старой Африке
Шрифт:
После мировой войны была найдена нефть в Чако, помните? Два молодца с разных концов проникли в эти болота: один от англо-голландского нефтяного концерна, второй — от американского. Немецкий генерал, работавший для англо-голландцев, успел столкнуть в воду своего конкурента, и маленькие слепые рыбки, которые там живут в реках, заживо сожрали несчастливца. Генерал добрался до Европы, и его заперли в бронированном сейфе — он был единственным обладателем зашифрованных пометок на карте. Да вы слушаете или нет? Хочется спать? Не время, мой мальчик. Моя сказочка касается вас лично. Я сейчас кончу. Немца нашли однажды утром мертвым: его отравили.
— Замечательная сказка на сон грядущий. Колыбельная песенка, которую недурно пропищал бельгийский полковник! — зевнул Гай, потягиваясь и вставая.
Спаак тоже поднялся.
— Слушайте,
— Я желаю знать, какой ответ вы им дали. Ну?!
Гай вынул пистолет, щелкнул предохранителем и приставил дуло к брюху гостя.
— Пуля в стволе, Спаак. Не валяйте дурака и не пытайтесь брать меня на испуг.
Он распахнул дверь в коридор.
— Мой ответ был и остается всегда тем же: «Вон отсюда, сволочь!»
Вот и последняя ночь в Леопольдвиле…
Все кончается, кончилась и эта страница жизни Гая — завтра он откроет новую, отправится искать счастья в зеленом аду. На машине хозяина гостиницы он поехал за город, чтобы освежиться и собраться с мыслями. Смутная тоска томила его. И как-то получилось, что, сам того не желая, Гай попал на высокий берег реки, вышел из машины и очутился у памятника Генри Мортону Стэнли.
Опираясь на походную палку и приложив руку к козырьку шлема, глядел он вдаль. А у ног его великая река бесшумно катила горячие воды, и при лунном свете они казались черными, как могучий поток человеческой крови.
Огромная лимонная луна устало повисла над черной многострадальной землей. Она глядела из леса, поднималась с реки, повисла в воздухе… Она наполняла Гая медленно и властно, как будто сознавая свою неотразимую силу.
«Все почти кончено… Какая радость!» — думал Гай. И знал, что это ложь, потому что ничего еще не кончено и нет и не может быть никакой радости на этой трагической земле, что для него остается лишь ядовитый напиток, щедро налитый лимонной луной в бездонную черную чашу, — тайная печаль Африки…
Глава 14. По Итури к большому лесу
Пироги цепочкой поднимались против течения неширокой полноводной реки Итури, выгребали навстречу мощной бурлящей струе цвета кофе. Справа и слева зелеными стенами подпирал небо исполинский лес, дышал горячо и тлетворно. Но все это замечалось только вблизи, а глянешь вперед с речного поворота — и сердце замрет: какая красота! Поверхность воды отражала узкую полоску неба, и после полуденного дождя она сверкала ослепительной синевой и искрилась плавленым золотом. Чудовищные деревья в отдельности кажутся грубо-бесформенными, но издали они все вместе сливались в грандиозные кулисы: река вилась меж ними, открывала все новые и новые берега, словно созданные художником-декоратором с причудливым и изощренным вкусом. Вот лесной великан низко наклонился над водой, почти перекинулся через реку как зеленый мост, и узкие и ловкие челны скользнули под бархатный занавес листьев и цветов, а Гай на ходу палкой сбросил в воду зазевавшихся обезьянок; дальше из необозримого лесного океана торчала высокая скала, и на ней веером раскинулись пальмы, и пестрые попугаи вились вокруг них пучком цветных детских шариков. Река вдруг расступилась, и над бирюзовым зеркалом воды заплясали аметистовые и рубиновые бабочки. Наконец берега сомкнулись, стало темно, река забурлила, и челны уже с трудом пробирались среди черных камней и белой пены, а над головами гребцов хлопали крыльями мерзкие летающие собаки. Гай стоял на корме последней пироги, шлем сдвинут на затылок, рукава засучены, все тело наполняла радость бытия — он жадно вбирал в себя неповторимое очарование окружающего. Длинные ряды гребцов мерно работали.
Гай стоял и дирижировал хором: ему выпало счастье присутствовать при рождении песни — народной и детской, что зачастую одно и то же.
Негритянская песня рождается в труде, и так как всякая работа при отсутствии машин здесь всегда коллективная, то и песня в Африке ежедневно рождалась в процессе общего труда, как выражение трудового ритма: один выкрикнул фразу, другие отшлифовали ее, подгоняя под обязательный ритм, и вот она уже гремит и эхом отдается вокруг.
Сели в пироги: капрал Мулай — в первую, Гай — в последнюю. «Готово?» — закричал Гай. «Поехали!» — отозвалась высокая феска вдали, резкий толчок, течение
их подхватило, и каждый гребец дружно опустил за борт свою лопату. Вода запенилась, челны скользнули вперед, но еще нет ритма. И вдруг кто-то бодро крикнул нараспев:— Наши челны в ход пошли!
— Наши челны пошли в ход! — исправил другой.
— Живей! Навались! — скомандовал Гай. Гребцы молоды и сыты, вода плещется за бортом, и всех увлекает это стремительное движение. В песне участвуют все до единого, ритм захватывал помимо воли: пели не люди, пели мышцы.
Каждая мышца играла, черные спины отливали голубизной неба, и узкие пироги неслись по реке. И каждый человек чувствовал, что еще одно сильное движение — и все выскользнут из воды и дружной ватагой ворвутся на небо. Доктор де Гаас снабдил Гая пропуском в гипносерий, место изоляции больных сонной болезнью. Он был расположен близ поселка, где они высадились. Это — последняя остановка на реке: вещи уже грузятся на автомашины, чтобы доставить на лесную концессию. Там Гай наберет двадцать три носильщика. К вечеру намечена остановка в деревне у края нехоженого Итурийского лесного массива, утром они выступят дальше и к ночи разобьют бивуак уже в джунглях: лес замкнется и отрежет горстку людей от остального мира. Отступать будет некуда, и они пойдут только вперед и вперед.
Гай следил за погрузкой вещей — первой работой капрала. Деловой парень, напористый. На него можно положиться. Гай решил, что можно спокойно отправиться в гипносерий.
Черный фельдшер проверил пропуск и только после этого ответил на вопросы.
— Гипносерий организуются для того, чтобы уничтожить человеческий резервуар болезни, поскольку каждый зараженный является очагом: его может укусить муха цеце, она заразится сама и передаст затем возбудителя болезни сотням здоровых людей из окружения больного, как это делает комар анофелес с возбудителем малярии. Здесь больные собраны вместе, и зараженные мухи кусают уже больных людей. Зато каждый укус такой мухи здесь означает верное заражение. Помните — цеце вонзает жало с налета! Поэтому спустите накомарник на лицо и шею, берегите руки и поскорее уезжайте не только отсюда, но и из деревни.
— Почему?
— Это свалка использованного материала. Мусорный ящик. Там все больные: среди них вы можете подхватить и проказу, и сифилис, и оспу. Богатый клинический материал, мсье.
Они вошли за забор гипносерия.
— Разве трудно перелезть через этот жалкий забор?
— Для больных и трудно, и незачем, мсье. Ведь они далеко от дома. Их дело умирать, мсье, они это знают. Мы доставляем сюда больных только после наступления второй стадии.
— А именно?
— Сначала заразившиеся замечают нарастающую утомляемость, вялость, потерю памяти. Но они еще работают и живут, как обычно. Потом вдруг наступает приступ бредового состояния: больной бросается на всех, он невменяем. Его сажают на цепь или спускают в яму. Временами он рычит на людей, часто дремлет и все время дрожит. Это наш материал. При объезде района стражники захватят такого больного с собой и доставят сюда. Наступает третья стадия — сонливость. Больной сначала засыпает часа на два после обеда, потом после ужина, наконец, и после завтрака. Спит часов по двадцать в сутки. Все заканчивается наступлением последней стадии — сном круглые сутки, переходом сна в потерю сознания. Смерть у этих больных тихая, вы сейчас увидите, мсье.
— Сколько же длится болезнь?
— По-разному: полгода, год.
Это было раскаленное солнцем поле, густо покрытое обшарпанными кустами, жалкими шалашами и испражнениями. Тошнотворный смрад стоял в воздухе, тучи мух облепили все — кусты, шалаши, людей, валявшихся на загаженной земле, злосчастную эту землю, шевелившуюся от несметного количества муравьев, жуков и крыс. С первого взгляда поражала худоба людей и откормленность паразитов.
— Что же вы не убираете территорию изолятора?
— Я здесь один, я только принимаю новых больных от конвоя. По положению они должны убирать за собой сами.
— У вас нет помощников?
— Нет, кроме тех, кто варит и носит пищу.
Они медленно бродили под палящим солнцем среди больных, сидевших и лежавших на земле.
Вот ползет по земле тощая женщина. Она передвигается, как краб, но медленно. Глаза закрыты.
— Куда она ползет?
— Никуда, мсье. Так себе, ей что-то снится.
— А почему она так исхудала?
— Пройдите вот сюда, мсье, и вы поймете.