В старой Африке

Сбросив Гая со счета, пигмеи принялись за свое обычное вечернее занятие — танцы, пение и игры. Женщины и мужчины соединились в группы, которые повели два хоровода. Притопывая и негромко напевая, они ходили гуськом по кругу, то поворачиваясь лицом к центру, то двигаясь в затылок друг другу. Иногда все клали руки на плечи тому, кто шел впереди, потом останавливались, топтались на месте и снова двигались вперед. Это было примитивное пение без ясно выраженной мелодии и слов, скорее ритмичное негромкое бормотание и примитивные танцы без определенных фигур и па, но с каким-то подобием ритма.

Гай лежал с закрытыми глазами и слушал.

Он думал, что пора двигаться дальше, к последней части программы, заданной ему Ла Гардиа. Найти попутчика на юг, осмотреть Катангу, эту сокровищницу Конго, и затем он Может возвращаться в Европу, оставив нерешенным вопрос о человеке будущего.

На следующий день пигмеи вывели его на безопасную дорогу и охраняли его, пока он не нашел себе попутчика.

Глава 20. Сокровищница

Небольшая деревня лежала у подножья холма и сверху была видна как на ладони. Но Гай все же вынул из чехла бинокль и долго молча рассматривал все происходящее внизу. Дождя не было со вчерашнего утра, и над главной улицей деревни висело облако пыли. Возбужденная толпа жителей, галдевших и размахивавших руками, вприпрыжку двигалась за каким-то темнокожим человеком в грязном и мятом белом костюме, стоптанных белых туфлях и продавленной шляпе; в его руках болтался красный чемоданчик. Через каждые десять-пятнадцать шагов странный человек останавливался, и толпа мгновенно вплотную прижималась к нему со всех сторон. Человек ярким платком вытирал лицо, затем вынимал из кармана огромную металлическую гребенку, широким жестом фокусника снимал шляпу и минуты две-три расчесывал волосы, затем доставал из чемоданчика толстую тетрадь и технический карандаш и, дымя папиросой, делал какую-то запись. Наконец водружал па нос огромные черные очки и смотрел на ручные часы. Толпа то в изумлении замирала, то одобрительно гудела, но человек продвигался дальше, а потом все повторял сначала.

Гай сидел с бельгийским инженером де Фоссом на веранде придорожной гостиницы и завтракал. Рядом стоял видавший виды автомобиль. Это происходило месяц спустя после выхода Гая из леса: пользуясь попутными машинами, он пробирался на юг, в район Верхней Катанги.

— Ничего не понимаю! Что там происходит? Де Фосс усмехнулся.

— Обычная в этих краях история. Подсекают на блесну.

— Кто? Кого? Это забава?

Инженер равнодушно поглядел вниз, пожал плечами и отхлебнул кофе.

— Это рыбная ловля. Шахтер, благополучно отработавший на предприятиях нашего Горнопромышленного союза Верхней Катанги положенный контрактом срок в пять лет, иногда получает честный расчет и бесплатное «приданное»: костюм, шляпу, ботинки и чемоданчик с разной галантереей. Потом отдел кадров забрасывает его вот сюда, в страну балуба. Здесь его возят по деревням в качестве приманки — парень демонстрирует населению чудеса нашей культуры. Вы видели — все сгорают от любопытства и зависти. Еще бы! Ведь сегодня это богатство находится в руках незнакомца, а завтра может принадлежать любому, если только он решится поставить в вербовочном листе крест против своего имени н своими руками, вполне добровольно, повесит себе на шею жестяной талон с номером. Потом будет и выпивка! Сейчас вербовщик поджидает вон там, в большой хижине в конце улицы — туда к нему, как к рыбаку, подведет косяк глупых карасей этот парень, играющий роль блесны. Никакого насилия, все согласно инструкции проводится на добровольных началах. Поняли, наконец? А? Слушайте, ванЭгмонд, садитесь в мою машину и махните со мной прямо на юг, в Катангу, взглянуть на кусочек африканской Европы! Такого чуда вы еще не видели!

Это предложение было с радостью принято: посещение Катанги входило в планы Гая.

Дорога оказалась глинобитным шоссе длиной в тысячу километров. В Кассаи и Нижней Катанге она вилась по склонам гор и холмов, среди нескончаемых лесов и редких плантаций, потом стала взбираться все выше и выше, пока не вынесла путешественников на высоту в полторы тысячи метров, на необозримые просторы плоскогорья Верхней Катанги — выжженную солнцем степь, лишь изредка оживляемую участками девственного леса, ветрозащитными полосами недавно насаженных эвкалиптов и полями арахиса, кукурузы, проса и сорго. Вдоль обочин дороги стеной стояла высокая слоновая трава или колючий кустарник. Как странно было увидеть сухие листья, услышать их мертвый шелест! Как непривычно прошел первый день без дождя! Вечера и ночи стали прохладными, исчезла такая тягостная в Конго влажность воздуха, и даже дневная жара теперь переносилась легко. Путники приободрились и вели машину по очереди, коротая время за неспешными разговорами и мирными спорами.

— В первый раз в Африке я вижу такие несомненные проявления человечности по отношению к туземцам, — говорил Гай. — Из родных деревень будущих рабочих везут сначала на автомашинах, потом по железной дороге, они кормятся и спят на этапных базах. А как чисто готовится похлебка и каша! Да и порции были, на мой взгляд, достаточные… Отрадно, очень отрадно, де Фосс! Тем более, что такая гуманность обходится недешево вашему Горнопромышленному союзу, не так ли?

— Гуманист, смотрите вперед повнимательней: в траве может скрываться и камень и рытвина! Сами понимаете, поломка машины на безлюдной африканской дороге длиной в тысячу километров — это большая неприятность. Так вот о нашей человечности. Негр, повесивший себе на шею жетон с номером, делается домашним животным, скажем, ломовой лошадью с клеймом на крупе. Живая тварь в лесу не имеет объективной ценности, а эта, сидящая в вагоне, обходится хозяину дорого… Она — скоропортящийся товар, ее приходится беречь. Доставка завербованного на расстояние в 800—1000 километров стоит нашей фирме недешево. Ну-ка, подумайте над этим! Как же в этих условиях не быть заботливым?

Машину вдруг тряхнуло, что-то застучало под ногами путешественников. Оба испуганно выскочили и долго осматривали шины, колеса, вал, коробку передач. Но на этот раз все обошлось удачно, и после короткого перекура они покатили дальше.

— Так почему же все-таки рабочих не набирают в Верхней Катанге, вблизи от завода?

— Потому, что их там нет. В результате многих причин Верхняя Катанга — малонаселенный край. Потомки тех туземцев, которые жили здесь до нашего прихода, теперь работают на плантациях и полях союза — ведь фирме надо кормить двадцать тысяч своих черных рабочих и две тысячи белых служащих.

— Гм… Этих потомков тоже подсекли на блесну, де Фосс?

— Нет, проще: у них подсекли землю. По существу она была ничейная, и хозяин, истощив один участок, переходил на другой. Согласно генеральному договору с государством наша монополия получила права на использование десятков миллионов гектаров земли. Ковыряться с мотыгой стало некогда, но фирма платит сельскохозяйственным рабочим почти как промышленным: и те и другие ей одинаково ценны, ведь кукурузная крупа нужна не менее чем медь. Они взаимосвязаны.

— Однако у французов и португальцев я видел другое: там половина силой набранных рабочих погибает в пути!

Де Фосс насмешливо свистнул в ответ: к португальцам и французам он относился свысока.

— Э-э, там человеческий резервуар еще слишком велик, и незначительный спрос на людей легко покрывается даже в условиях бессмысленного разбазаривания рабочей силы. Здесь не то. В Катанге потребность в людях велика и растет дальше. В начале века наши заводы строились руками местных рабочих, но когда предприятия выросли, то исчезли люди— они плохо выносили условия строительства. Поэтому пришлось набрать множество агентов, которые стали рыскать по Нижней Катанге и добывать там рабочих. Контракты в те времена заключались не с рабочими, а с начальниками районов: дал взятку и получил определенное число голов! Гнали всех, кто попался под руку, — старых, больных, лишь бы выполнить задание по количеству. Гнали пешком. В пути списывалась первая половина, а по прибытии в заводские бараки, вследствие полной неустроенности быта, выбывала вторая. Огромные деньги летели в воздух, районы набора отодвигались дальше на север, а людей все же не хватало, и с каждым годом эта нехватка становилась острее и острее. Рост производства вынудил, наконец, решительно перестроить систему набора рабочей силы. В 1928 году принудительный набор был запрещен и заменен вербовкой. Скверный хозяин по необходимости стал хорошим хозяином, а вот приедем на завод — вы и не то увидите!

Наконец на юге, как раз там, куда вело шоссе, из-за горизонта показалась черная туча, низкая и тяжелая.

— Гроза надвигается! — озабоченно заметил Гай.

— Надвигается Европа! — не без гордости ответил де Фосс.

Через час запахло гарью и солнце потускнело: путешественники въехали в Катангу, сокровищницу несметных богатств.

Колвези с бурыми отвалами медной руды и обогатительным заводом, Жадовиль с электролитными установками и золотым блеском чистой меди, желтый Лубумбаши с серными рудниками и очистительным заводом, Лулуга и Луэна, посыпанные угольной пылью, розовые от примеси марганца ручьи в Кисенге, черные и фиолетовые пирамиды урановой руды в Шинколобве, оловянной в Лубуди, кобальтовой в Руаши, бесконечные составы, увозящие из Катанги чистый цинк, кадмий, вольфрам, тантал… Какое удивительное богатство! И в Гае проснулась жажда творчества — ведь он знал, что в Европу нельзя возвращаться с пустыми руками: материалы он должен собрать здесь, на месте. Подавленный великолепием сокровищницы, он после каждого снимка записывал цифры годовой добычи: они как будто бы громко кричали о том, что молча показывал фотоаппарат.

Это — Африка? Не верится… Вдоль политых мазутом и посыпанных углем железнодорожных путей высятся разноцветные горы руды, блестят аккуратные штабеля металлических болванок, громоздятся небоскребы ящиков, бесконечно тянутся ряды железных бочек. Непрерывно отходят тяжело груженые составы, поезда с грохотом мчатся один к морю с добытыми в Катанге богатствами, другие от моря с новыми, более мощными орудиями труда — тяжело бьется могучий пульс производственной жизни. Катанга никогда не спит, в три смены, днем и ночью работают ее заводы и шахты. Хилая трава, чахлые кусты, поникшие пальмы — все серое и черное от пыли и копоти, как эти закопченные склады и мастерские, как заводские корпуса и жмущиеся к ним рабочие бараки. Трубы дымят не отдыхая, едкая сажа повисла в воздухе, в клубах красного, черного и желтого дыма устало плывет серое солнце, подгоняемое пронзительными свистками, грохотом, лязгом и глухим ворчанием машин. Во всех направлениях спешат люди в грязных спецовках, и руки и лица черны, блестят только глаза: ну да, это — Эссен, Льеж, Уэльс!

В номере гостиницы Гай развесил по стенам свои работы, а сам сел в кресло и долго смотрел на них. Нет, нет… Не то!

Это были индустриальные пейзажи вообще, он мог сфотографировать такие и в Европе, и в Америке; цифры захватывали и поражали, но они ничего не объясняли — ведь сотнями тысяч тонн разные руды добываются на всех континентах. Ни пейзажи, ни цифры не открывали пока непонятного лица Верхней Катанги. Гай скользил по поверхности, не сумев вникнуть в самую суть явления… А потом, бессонной ночью, он вдруг понял: ключ к пониманию верхнекатангского чуда лежит не в экзотике труда и не в коллекционировании цифр. Только африканцы сделали этот край таким удивительным. Фотографом здесь быть мало, нужно быть человеком и попытаться сердцем постигнуть виденное.