В тени человека

Голиаф прореагировал на мою первую попытку дать ему из рук банан совершенно иначе. Шерсть его тоже поднялась дыбом, он схватил стул и бросил его, едва не сбив меня им с ног. Потом залез в кусты и, сверкая глазами, сердито поглядывал оттуда на меня. Прошло довольно много времени, прежде чем он стал вести себя в моем присутствии так же спокойно, как Дэвид. Если я делала неожиданное, пугающее его движение, он нередко начинал угрожать мне — глухо рычал, быстро поднимая и опуская одну руку, либо резкими движениями дергал за ветки.

Наконец-то я могла вести регулярные наблюдения за отдельными животными! А ведь раньше мне казалось это совершенно недостижимым. В своих ежедневных передвижениях шимпанзе никогда не пользуются какой-то определенной дорогой, поэтому я могла встретить одних и тех же животных не чаще одного или двух раз в месяц, да и то если путь их кочевки случайно пересечется с маршрутом моей вылазки в горы. Исключение составляли лишь короткие промежутки времени, когда созревали плоды на том или ином дереве. И вот теперь я могла постоянно следить за поведением Дэвида, Голиафа и Уильяма в лагере и их взаимоотношениями между собой. Кроме того, я часто наблюдала, как ведет себя каждый из них в группах шимпанзе, питающихся плодами фиговых деревьев в нашей долине.

Именно в это время я начала подозревать, что Голиаф, по-видимому, занимает высшее по рангу положение среди самцов шимпанзе на этом участке; впоследствии это действительно подтвердилось. Если Уильям и Голиаф одновременно приближались к одному и тому же банану, Уильям всегда пропускал Голиафа вперед, и тот захватывал плод. При встрече с другим взрослым самцом на узкой лесной тропке Голиаф никогда не уступал дороги. Присоединившиеся к группе обезьяны почти всегда первым приветствовали именно Голиафа.

Однажды я своими глазами видела, как он согнал самку с ее гнезда и занял его. Эту сцену я наблюдала с Вершины, когда уже почти совсем стемнело. Молодая самка построила большое гнездо из листьев и улеглась спать, уютно свернувшись калачиком. Вдруг Голиаф вскочил на соседнюю с ней ветку, встал во весь рост, ухватился руками за верхнюю ветвь и начал неистово раскачивать ее туда-сюда над головой самки. Та с громким криком выскочила из гнезда и исчезла в темном кустарнике. Голиаф сразу успокоился, забрался в освободившееся гнездо и улегся, загнув под себя свежую ветку. А изгнанная самка принялась поспешно сооружать новое гнездо.

Уильям с длинной верхней губой, рассеченной шрамами, очевидно, стоял на самой нижней ступени иерархической лестницы. Если какой-нибудь взрослый самец проявлял агрессивные намерения по отношению к нему, Уильям тотчас жестами и позой пытался выразить подчинение и покорность: протягивал руку, чтобы дотронуться до более сильного по рангу собрата, или, негромко похрюкивая, униженно ползал перед ним. При этом у него оттягивались назад уголки губ и зубы обнажались в нервном оскале. Сначала Уильям и в лагере вел себя очень боязливо. Когда я впервые предложила ему взять банан у меня из рук, он был в полном смятении — долго пристально смотрел на банан, потом начал раскачивать ветку и, наконец, жалобно похныкивая, уселся на землю. Я не выдержала и положила банан перед ним.

Значительно труднее было выяснить положение Дэвида Седобородого в стадной иерархии. В те далекие дни я знала только, что он обладает спокойным и кротким нравом. Если Уильям или кто-то из молодых самцов приближался к нему, жестами выражая свою покорность, Дэвид сразу же старался успокоить их: касался рукой туловища или головы другого животного, быстро обыскивая его шерсть. Успокаивал он и Голиафа, когда тот слишком возбужденно вел себя в лагере, например при моем появлении на чересчур близком расстоянии. В таких случаях Дэвид протягивал руку и касался живота своего товарища или же несколько раз быстро гладил Голиафа по руке, перебирая пальцами шерсть. Такие жесты, казалось, почти всегда достигали цели и успокаивали возбужденного самца.

Именно в это время в Гомбе-Стриме появился Гуго. Я наконец дала согласие на приезд профессионального фотографа, который должен был отснять моих шимпанзе. Луис порекомендовал Гуго. Национальное географическое общество воспользовалось его советом и выделило необходимые для съемок средства. Помимо фотографий, Гуго должен был подготовить документальный фильм о поведении животных, а также лекционный фильм для членов Национального географического общества.

Гуго родился в Индонезии, получил образование в Англии и Голландии. Как и меня, его привел в Африку интерес к диким животным. Карьеру фотографа он избрал только потому, что надеялся как-нибудь и когда-нибудь попасть в Африку и снять фильм о диких животных. После двухлетней работы на киностудии в Амстердаме Арманд и Микаэла Денисы пригласили его принять участие в съемках телевизионной программы «Сафари». Таким образом, в Африку Гуго приехал всего на год позже меня.

Во время работы над фильмом Денисов Гуго познакомился с семьей Лики, жившей по соседству, и спустя два года согласился снять лекционный фильм об открытиях Луиса в Олдувайском ущелье. За это время Луис пришел к выводу, что Гуго — тот самый человек, который должен поехать в Гомбе-Стрим, поскольку Гуго не только прекрасно владел техникой съемок, но и по-настоящему любил и понимал животных. Луис написал мне о Гуго и его дарованиях. Одновременно он написал моей матери, что нашел для меня подходящего мужа.

Я все еще с тревогой думала о том, как отнесутся обезьяны к человеку, увешанному фото- и киноаппаратурой, но вместе с тем понимала, насколько важно снять документальный фильм о поведении шимпанзе. Кроме того, я рассчитывала на миролюбивый нрав Дэвида и не допускала мысли, что его слишком взволнует прибытие незнакомого человека.

В то первое после приезда Гуго утро Дэвид Седобородый пришел в лагерь очень рано: видно, он ночевал где-то поблизости. Я решила, что будет лучше всего, если Дэвид сначала привыкнет к новой палатке, а уж потом к ее обитателю. Поэтому Гуго остался в палатке и через щелку смотрел, как Дэвид ест бананы. А тот даже не взглянул в его сторону, пока не покончил с едой. После этого он неторопливо подошел к палатке, откинул полог и уставился на Гуго. Недовольно поворчав, он побрел прочь.

К моему великому удивлению, Голиаф и даже застенчивый Уильям, пришедшие спустя некоторое время, также довольно спокойно отнеслись к присутствию Гуго. Казалось, они считают его неотъемлемой частью «обстановки» лагеря. Благодаря этому Гуго в первый же день смог сделать отличные кадры, запечатлев эту троицу во всех видах: как они приветствуют друг друга и заботливо выискивают в шерсти, как выпрашивают один у другого пищу. На второй день Гуго повезло еще больше: ему удалось снять, как шимпанзе поймали и ели убитую ими обезьяну.

С того незабываемого дня, когда я впервые увидела, как Дэвид Седобородый ел поросенка, мне лишь раз довелось наблюдать поедание мяса у шимпанзе: жертвой был молодой бушбок, и опять-таки я не была уверена, что шимпанзе поймали его сами. И вот теперь мы с Гуго оказались свидетелями и охоты и убийства.

Это произошло совершенно неожиданно. Я поднялась с Гуго на Вершину, чтобы показать ему свое любимое место, и мы наблюдали за черно-красными гверецами, которые, по-видимому, отбились от своего стада. Вдруг мы увидели, как молодой самец шимпанзе осторожно вскарабкался на соседнее с обезьянами дерево, медленно полез вдоль ветки и сел. Три обезьянки сразу же пустились наутек — правда, довольно неторопливо, как нам показалось. Четвертая осталась на месте, повернув голову в сторону шимпанзе. В ту же секунду другой молодой самец, выбравшись из густого подлеска, стремительно пронесся по ветке, где сидела эта обезьяна, и схватил ее. Молниеносно на то же дерево вскарабкались еще несколько шимпанзе. Крича и лая от возбуждения, они разорвали свою жертву на куски. Через минуту все было кончено.