В твоих глазах

Я почти бегу, чувствую себя мотыльком, спасающимся от света. Пробираюсь сквозь толпу, проскальзываю по коридору, добираюсь до туалета. Некоторые девушки курят, другие красят губы помадой кобальтового цвета, и все они смотрят на меня. Они смотрят на меня, и я вижу такие знакомые мне глаза — свирепые, безжалостные глаза женщин, когда они хотят быть свирепыми и безжалостными. Красота всегда была моим злейшим врагом, во всех смыслах и во все времена. Даже мать смотрела на меня и больше не видела свою дочь, свою плоть, своё будущее. Когда я перестала быть маленькой девочкой, чьи волосы она заплетала, я стала её совершенным, прекрасным, чарующим проклятием.

Я представляю, как хватаю за волосы этих разрисованных ведьм и сталкиваю их лбами; но мне хватает и фантазии. Я запираюсь в одной из кабинок и слышу шёпот и смех, истекающий концентрированным ядом. Затем банда сучек уходит, возможно, чтобы надеть наручники на своих мужчин в ожидании меня, той шлюхи, что только что увидели, той, которая, несомненно, хотела бы трахнуть каждого встречного самца. Я прислоняюсь спиной к двери, а песня тем временем заканчивается. На смену ей приходит паршивый визг плохой игры на гитаре, который заканчивается так же внезапно, как если бы кто-то щёлкнул выключателем или убил гитариста.

Не знаю, как долго я остаюсь, закрывшись в этой дыре, пахнущей дезинфицирующим средством. Знаю, что призываю Акселя помочь мне, заставить меня не плакать. Дженис хотела пробудить мои слёзы, но я ей не позволю: я не плачу, я не плачу.

Когда выхожу, туалетная комната пуста. Из зала доносятся новые ноты. Теперь всё кажется мне шумом. Я ополаскиваю лицо. Мне совершенно необходимо уйти домой. Как я умудрилась потратить годы своей жизни на то, чтобы каждый вечер ходить в подобные места? И было время, когда этот шум казался мне музыкой?

Может, и нет, может, он всегда казался мне шумом, но адский грохот может быть лучше, чем адские мысли.

К тому же я была не одна.

«Пошёл на х*й ты тоже, Маркус. Я ухожу и больше не буду о тебе вспоминать, а если ты попытаешься вернуться, я порву весь мир».

Но в коридоре я нахожу препятствие. В узком проходе, над которым возвышается странный настенный светильник с железным драконом с зияющими челюстями, стоит парень. Он полупьян и пытается прикурить сигарету, так и не попав в пламя. Чувак поднимает голову, замечает меня, и на его губах рисуется улыбка, полная не сублимированных сообщений. Улыбка, которая означает: какая ты классная, а поскольку ты классная, то ещё и шлюха, а поскольку ты шлюха, то я собираюсь положить руку тебе на задницу и засунуть язык тебе в рот, и если надо, то я тебя трахну, а ты заткнись.

«Бедный придурок. Я разбивала яйца парням куда круче тебя».

Он говорит какую-то пошлую чушь, протягивает руку, пытается загнать меня в угол. В одно мгновение гидра, которую я пыталась похоронить, разбивает ореол хорошей девочки, что я носила некоторое время, и всплывает на поверхность. Я вспоминаю, сколько раз повторялась эта сцена, с тех пор как мне исполнилось двенадцать. Но мне уже не двенадцать, и тот, кто намеривается причинить мне боль, не знает, насколько он ошибается. Я начинаю бить парня с безрассудной яростью слепого и точностью человека, который хорошо видит. Понимаю, я бью не просто этого чувака ведь, в конце концов, он не успел ничего сделать; но бывают моменты, когда крик символичен, смех символичен, как и побои. Когда защищаюсь, я делаю это не против одной опасности, а против всех случаев, когда я была в опасности и не смогла защитить себя. Я делаю это так, как будто возвращаюсь в прошлое, будто с каждым ударом зло становится воздухом, а страх — облегчением. Тем, кто не испытал такого отчаяния, не понять этого безумия. В какой-то момент, в пылу этот мудак размахивает руками, и одна из его ладоней касается моего лица. Я уклоняюсь, но недостаточно быстро. Металлическое кольцо ударяет меня в челюсть. Резкая боль, хруст разрывающейся кожи, запах собственной крови. И я злюсь ещё больше. Теперь я бью его не просто для того, чтобы защититься, теперь я атакую, чтобы убить.

Неожиданно кто-то хватает меня за плечи. Мой гнев, вместо того чтобы утихнуть, разгорается. Успокоить меня может только чудо или выстрел в затылок.

Отвожу назад локти и бью сначала по рёбрам, а затем по носу того, кто пытается меня блокировать. Раздаётся хруст, похожий на треск веток и звук капающего мёда. Первый парень теперь безвреден, мне нужно избавиться от второго.

Я поворачиваюсь, как никогда с решительностью, превратить в труху и этого, и тут меня останавливают глаза, похожие на зелёные нефритовые гвозди.

— Успокойся, я не хочу тебя обидеть! — восклицает тот, кого я встречаю в последнее время слишком часто.

Удивление делает со мной нечто странное. Это не совсем выстрел в затылок, но почти. Это пощёчина, которой останавливают истерический смех ребёнка. Нет, это свет, который гаснет, оставляя комнату и весь мир во тьме.

* * *

Парень, которого я вырубила, вернее, то, что от него осталось, истекает кровью в носовой платок, со стонами бормоча море брани.

Мы находимся в укромной комнате внутри клуба, мои руки испачканы кровью, на одной щеке рана, голова болит. Стою в углу и жду того, что должно произойти.

Я сожалею лишь о том, что разочарую Монти и Энни. Они так верили в моё искупление. Они не знают, что в доме с фундаментом, полным плесени, лишайника и крысиных нор, не достаточно починить крышу и добавить пару занавесок.

Я старалась, клянусь, очень старалась. Но этого было недостаточно, возможно, то, что мы есть, нельзя скрыть или приручить. То, чем мы являемся — это как натуральный цвет волос. Даже если станешь блондинкой, тебя подставят отросшие корни.

Никого не будет волновать, что парень меня провоцировал, а я защищалась. Что можно поделать, если я не неудачница, которая спотыкается о собственные туфли? Если я в состоянии почуять опасность и ударить человека? Никому не будет дела до правды. Как в прошлый раз, когда те двое приставили нож к моему горлу: в итоге они оказались хорошими парнями, а мы — плохими.

Профессор что-то говорит избитому мной парню. Хотя он говорит довольно громко, я ничего не слышу. Мои зубы издают звук громче. Они стучат, стучат, стучат. Зубы-барабаны, зубы — как костяшки по дереву, зубы — как каблуки для чечётки. Что со мной происходит? Почему так холодно?

— Как дела? — Я резко поднимаю голову и вижу перед собой его, Байрона Лорда. У него окровавленный нос, к одной ноздре профессор прижимает носовой платок. Самое странное не в том, что мой современный учитель поэзии ещё и рок-певец, владелец дискотеки и использует не бумажные, а большие носовые платки из ткани, как французский герцог XVIII века. Самое странное, что после того, как я чуть не сломала ему нос, этот странный французский герцог, с длинными волосами и перстнем с чёрным ониксом, что вставлен между серебряными когтями, улыбается мне. — Можно? — добавляет он и протягивает руку в мою сторону. Я блокирую её с естественной для меня готовностью. — Я просто хочу осмотреть рану, я ничего тебе не сделаю, — настаивает он.

У него несносно приятный голос. Профессор наклоняет моё лицо, осматривает.

— Ничего серьёзного, — наконец констатирует он. — Рана поверхностная.

— Я в порядке, может, покончим с этим, — бормочу я, откидываясь назад. Мне достаточно едва заметно пошевелить шеей, чтобы почувствовать приступ тошноты. Я уверена, что горю, будто у меня лошадиная лихорадка. Мои руки похожи на мокрые тряпки, а ноги — на растоптанные перья.

— Может, покончим с этим? — повторяет профессор нахмурившись. Он комкает носовой платок в руке; вокруг одной ноздри видна тусклая коричневая корочка и пурпурно-красное набухание. Я ловлю себя на том, что надеюсь, что не сломала ему нос — такой прямой и гармоничный, такой чертовски герцогский, такой идеальный на фоне его идеального лица…

«Идеальное лицо? Окей, понятно — у меня жар».

— Да, звоните в полицию, вызывайте армию, чтобы мы могли покончить с этим, — заявляю я. Мне хочется сделать решительный шаг, хочется также физически выразить свою твёрдость, но я не могу. Я уже представляю себе обычную волокиту, вопросы, возвращение прошлого. От одной мысли об этом меня тошнит.

«Пожалуйста, не плачь, Фран».

— Ты плохо себя чувствуешь?

— Тот факт, что я чуть не сломала вам нос, не даёт права обращаться ко мне на ты. — Или, да?