В твоих глазах
Шрифт:
— Мы не будем трахаться, мы совершили вопиющую ошибку. Но всё равно это было хорошо. А ты…
— Закончи предложение. Я не удивлюсь. Шлюха?
— Ангел. Стервозный ангел, если разобраться, но тем не менее ангел.
Сигарета, догоревшая до фильтра, обжигает мне пальцы. Я разжимаю руку и бросаю её на пол, рядом с остатками браслета. Растерянная и удивлённая, я стою и смотрю, как уходит профессор Байрон Лорд, задаваясь вопросом: почему вместо того, чтобы наконец-то почувствовать себя свободной, у меня создаётся впечатление, что без него пространство уменьшилось.
Глава 8
В
Снег ещё не выпал, но вечерний воздух уже ощущался как лезвие бритвы. Вокруг дома лениво покачивались деревья под октябрьским ветром. Ни один шум не нарушал этого гипнотического слияния звуков природы, за исключением конюшни. Оттуда, наряду с приглушённым ржанием лошадей, доносился топот шагов, стук инструментов и мощное человеческое дыхание.
Пенни открыла дверь в платье цвета глицинии длиной до колен, шаловливом и совсем не деревенском, и обняла себя за плечи. Даже её туфли казались далеко не подходящими для ходьбы по сырой земле, местами грязной и неровной из-за гравия. Туфли, тоже бледно-лилового цвета, больше подходили для красочного танцевального зала. Её волосы были распущены и спускались по спине, удерживаемые тонкой косичкой, что опоясывала виски, словно бронзовая корона.
Она оглянулась по сторонам. Посмотрела на небо цвета свинца и вдохнула глоток воздуха, пахнущего наступающей зимой, пылающими дровами в камине и Маркусом, занимающимся с ней любовью на лоскутном коврике перед камином. Маркус занимался с ней любовью везде, каждую ночь, которую Бог даровал этой земле, благоухающей клёнами и яблонями. Пенни инстинктивно улыбнулась, дрожа от холода. Повернув голову в сторону конюшни, она позвала его. Он ответил:
— Иду. — И одного этого было достаточно, чтобы учащённо забился пульс.
Через несколько минут Маркус вышел из конюшни. На нём были поношенные джинсы и не менее поношенные кожаные ботинки. Флисовая куртка цвета зелёного леса обхватывала плечи и руки, которые, если такое возможно, благодаря работе в сельской местности, стали ещё более величественными, отчего он казался ещё выше. И уж точно более колоссальным. Вуаль бороды и стетсон, украшенный металлическим кончос, делали его похожим на ковбоя. (Прим. пер: стетсон — ковбойская шляпа; кончос — украшение для шляпы).
Маркус приблизился к Пенни в несколько шагов и обнял на пороге. В этих объятиях не было ничего романтичного. Его тело, его поцелуи, ласки всегда были опасно чувственными. Опасно, когда, как в данном случае, они опаздывали на вечеринку, которую невозможно было отменить. И всё же, пока он целовал её, невозможность отменить вечеринку оставалась на заднем плане, как фон из папиросной бумаги. Пенни позволила себе погрузиться в плен его рук и языка, запаха его кожи и сена, и мысли превратились в призраки. Часы на каминной полке пробили время, и воспоминания о вечеринке нахлынули с новой силой. Они пробивались сквозь вздохи и мягкое трение языков.
— Маркус… — прошептала она. — Мы опаздываем, а тебе ещё нужно переодеться.
Не говоря ни слова, он вырвался из её объятий необычайно резко и даже сердито. Вошёл в дом, снял ботинки, а шляпу и куртку бросил на пол. Под ней оказалась футболка с короткими рукавами, плохо подходящая для осенней прохлады; на руках и шее выделялись племенные татуировки. Маркус огляделся
по сторонам и заметил на столе свёрток. Его глаза цвета серебра раздражённо прищурились. Он подошёл к столу, взвесил коробку, хотел было швырнуть ту в стену, но сдержался.— Не будь таким драматичным. Мы не должны идти, чтобы отрезать себе ноги, — сказала Пенни, закрывая дверь. Её ужасная, ворчливая, дикая любовь. Маркус мог целый день рубить дрова и возвращался домой с улыбкой, но он выставлял напоказ неуживчивую и даже немного ребяческую часть себя, когда ему приходилось делать что-то столь банальное, как празднование юбилея. Если нужно было сгребать навоз, он выходил из дома полный энергии; если же предстояло пожать несколько рук и быть вежливым в компании безобидных, но смертельно скучных людей, он надевал маску фурии.
— Всё может быть ещё хуже, — пробормотал он. Пока говорил, он стаскивал с себя футболку, и Пенни не могла удержаться от того, чтобы не залюбоваться медленным движением этой разрисованной мозаики мышц. — Я сам могу отрезать кому-нибудь ноги, — добавил он, раздражаясь всё больше. Маркус направился в ванную и там снял с себя остатки одежды, оставив их валяться на полу.
К его красоте невозможно было привыкнуть. Каждый раз Пенни словно останавливалась перед произведением искусства, которое вызывало в ней некий экстаз. Головокружение, тахикардия, чувство возбуждённого замешательства. К тому же это произведение искусства могло прикасаться к ней, целовать, облизывать и…
«Вы опаздываете на праздник. Не пялься на него так, будто никогда раньше не видела».
Маркус шагнул в душ, с тем же грубым, даже смутно-убийственным выражением лица. Вода побежала по его телу, и Пенни оторвала взгляд от великолепного силуэта за стеклом, издав стон едва уловимого желания. Она взяла щётку и провела ею по своим каштановым локонам. На несколько минут гипнотический плеск воды, нежный пар и аромат сандалового мыла заполнили пространство маленькой комнаты. Когда шум душа прекратился, Пенни, не переставая расчёсывать волосы, протянула ему большое полотенце. Маркус уставился на неё, мокрый, как промокшее от дождя дерево и, не переставая смотреть, стал вытираться.
Потом он приблизился к Пенни там, где она стояла, у раковины и двери.
— Хочешь свести меня с ума, не так ли? — воскликнул он. — Ты знаешь, что мне всё равно, как ты одета, я хочу трахать тебя, даже когда ты чистишь конюшню, но если и есть что-то, что меня возбуждает до чёртиков, так это видеть, как ты расчёсываешь волосы. И как они путаются, пока ты наслаждаешься. И ты делаешь это сейчас, когда нам нужно идти на эту дерьмовую вечеринку. — Маркус приподнял её юбку и принялся ласкать бёдра. — Прими наказание за то, что спровоцировала меня.
Он развернул её, и Пенни оказалась перед зеркалом, упираясь руками на раковину. Она ощутила, как скользнули до колен колготки, тепло его рук на своей коже. В зеркале увидела собственное отражение: зрачки были влажными от желания, от жгучей потребности, чтобы он был в ней сейчас, ни минутой позже. Она видела за своей спиной внушительную фигуру Маркуса, нависшую над ней, и в его глазах сияла та же потребность. Пенни кусала губы, пока он проникал в неё без нежности, с жаждой голодного человека, кто крадёт пищу, чтобы выжить.