В твоих глазах

«С кем ты была весь день?

Чем вызвана эта почти трупная бледность?

И самое главное — почему ты пришла ко мне, глаза цвета морской волны?»

Франческа показалась ему ещё более хрупкой, более томной, ещё более беспомощной и соблазнительной. Изабель не казалась ему соблазнительной даже в самые нежные и уязвимые моменты своей жизни.

Он должен был устоять, унять в себе голодную грубость, вытащить наружу уважаемого профессора, который задавал на экзаменах каверзные вопросы, не спал со своими студентками и не принимал их в своём доме.

Ладно, по последнему пункту Байрон уже проиграл, но по остальным не собирался терпеть поражение.

Поэтому он постарался сделать вид, что в квартире её нет.

Он отдохнул пару часов и отправился в университет.

Франческа пришла вскоре после него и села в один из последних рядов. Серьёзному профессору очень хорошо удавалось не замечать её.

Эта решимость длилась так недолго, что выглядела гротескно. Через пять минут в лекционный зал вошёл Эрик, — дерзкий, молодой, с улыбкой в тридцать два зуба, — огляделся и сел рядом с Франческой.

Они разговаривали друг с другом, пожали руки и поцеловали друг друга в щёку. Потом Эрик остался рядом с ней, такой молодой и полный света, что ослеплял Байрону разум.

«Успокойся, читай лекцию и плюнь на них».

Нелегко было напускать на себя обычный вежливый академический вид, говорить о поэзии, читать романтические стихи Леонарда Коэна, когда хотелось швырнуть книгу в аудиторию, перелезть через ступеньки и ударить этого урода.

Ревновать и быть готовым вступить в драку стало новым, совершенно неизведанным опытом. Такого с ним ещё не случалось. Этот варварский порыв застал Байрона врасплох, и он не знал, как с ним справиться. Он определённо не мог сделать то, что хотел, поэтому, надеясь отвлечься, сосредоточился на бёдрах студентки с ресницами-щётками, выставленными в первом ряду.

Однако такое внимание привело к нежелательному результату. После лекции, когда он возвращался в свой кабинет, чтобы не преследовать удаляющихся вместе Франческу и Эрика, к нему в кабинет вошла студентка. Она закрыла дверь и прислонилась к ней с видом человека, который собирается прыгнуть к промежности его брюк.

— Откройте дверь, — приказал Байрон, раскладывая на столе книги и журнал.

— Мне показалось, что сегодня мы многое прояснили друг для друга, — пробормотала девушка. — Эти строки Леонарда Коэна как нельзя лучше подходили к ситуации:

Я слышал мужчину,

Кто произносит слова так красиво,

Что стоит ему их только выговорить,

Как женщины отдаются ему.

— Именно так, профессор Лорд. Вы читаете стихи так, что…

— Откройте эту дверь. — От его тона, который был не только приказным, но и откровенно грубым, студентка вздрогнула.

— Мне показалось, что…

— Прошу прощения, если навёл вас на неверные мысли. Я не произношу слова красиво и не жду, что женщины будут мне потакать. Особенно студентки.

Собираясь ответить с издёвкой, девушка прищурила голубые глаза.

— Но как странно, люди говорят обратное, — заявила она. — Не то чтобы вы выглядели святошей. Короче говоря, посмотришь на вас, а потом послушаешь, как поёте в своём клубе субботним вечером в образе сексуального демона, и не подумаешь, что будете брезгливым в присутствии красивой девушки. В прошлом году даже ходили слухи… Поговаривали, что в этом самом кабинете, по вечерам, вы проводили интересные дополнительные занятия.

Байрон старался сохранять спокойствие. Воспоминание о трёх встречах (и не одной больше), с девушкой, которая, не по своей вине, способствовала ускорению падения Изабель к тотальной потребности в уничтожении, заставило его почувствовать себя так, будто он ступал по ковру из тлеющих углей, а не по Тебризскому с красными и золотыми арабесками. На самом деле все их тет-а-тет происходили вечером, после захода солнца, когда факультет был безлюден, но, видимо, не настолько пуст.

Тем не менее проявить язвительное возмущение было единственно возможной реакцией.

— Если доверять таким вещам, то не будет времени заниматься ничем другим, — с видимой естественностью сказал Байрон. — Удивительно, что слухи появились только в прошлом году, а не раньше. Болтовня — это зевок скучающих имбецилов. В любом случае, если у вас нет вопросов, относящихся к курсу, можете идти.

Студентка, с красным лицом и гневом того, кто считает позор быть отвергнутой худшим, что может испытать женщина в жизни, боевым шагом вышла из кабинета.

Байрон рухнул в кресло с высокой спинкой. Теперь всплыла и эта чёртова история. Не то чтобы он удивился — всё равно, что-нибудь бы да и сказали, даже если ничего не произошло. Молодой, симпатичный профессор, который к тому же чередовал трезвую академическую жизнь с вампирской ночной жизнью, состоящей из рок-музыки и кожаных курток, стал бы объектом сплетен, даже если всегда вёл себя безукоризненно. В каком-то смысле Байрон был благодарен той бунтарской ауре, которая, конечно, подвергала его большему риску дурных слухов, но в то же время создавала столько фальшивых, что единственный настоящий мог спокойно таиться там незамеченным.

Лучшее место, где можно спрятать дерево, — это лес, — гласит известная еврейская пословица.

Он надеялся, что этот лес сможет скрыть от посторонних глаз и тот факт, что он гостеприимно принимает студентку в своём доме. И прежде всего Байрон надеялся, что ему удастся скрыть свои чувства. Он был уверен, что вёл себя сдержанно, за исключением того утра, когда появилась Кларисса. Но Кларисса, которой манипулировала бабушка, не была заинтересована в распространении слухов. По крайней мере, на данный момент. Пока у неё есть хоть какая-то надежда закольцевать его.

А пока Байрона больше всего мучил один вопрос, элементарный, вульгарный, почти животный: «Куда, твою мать, направилась Франческа с тем парнем?»

* * *

Он так и не узнал этого до позднего вечера. Байрон вернулся домой, перекусил, но Франчески не было видно и тени. Обычно в это время Байрон выходил на пробежку, а когда у него оставалось время, проплывал несколько кругов в студенческом бассейне, но сегодня ему не хотелось.

Утром перед уходом, он дал Франческе дубликат ключей. Теперь, ничего не слыша о ней несколько часов, он чувствовал себя настолько взбудораженным, что ходил взад и вперёд по лофту, как сумасшедший, привязанный на очень короткую цепь.

Байрон бесконечно повторял один и тот же маршрут, пока в голове у него разворачивались ужасные сценарии, в которых Франческа была в объятиях того парня, а в ушах на полной громкости звучал грубый, жёсткий, пронзительный Iron Man от Black Sabbath. Музыка звучала в голове, вибрировала в груди, вызывая те же убийственные инстинкты, что и песня.

Он сошёл с ума?

Или он не видит нас.

Может ли ходить?