В твоих глазах

— Даже не думай! Они разберутся. Найдут мотель. — Маркус положил Пенни на кровать, несколько мгновений с улыбкой смотрел на неё. Потом снова рассмеялся. — Я… отец? Увидишь много интересного, помяни моё слово! Будет ли это трагически комично или комически трагично? Не знаю, хотя, ей-богу, я люблю тебя, и мы что-нибудь придумаем. Знаешь, после двадцати восьми лет этот чёртов праздник наконец-то что-то значит. А теперь давай праздновать День благодарения. Я буду нежным, любовь моя, буду ласковым, но я должен трахнуть тебя, несмотря ни на что. Обещаю, у тебя пройдёт и тошнота. Я планирую заставить тебя прокричать благодарность, как минимум раза три.

Глава 21

Вновь Вермонт

Снег падал нежными жемчужными водоворотами. Байрон стоял перед припаркованным «Фордом». Франческа остановилась на подъездной дорожке. Они смотрели друг на друга сквозь эти лёгкие вихри. За несколько часов пейзаж за их спинами изменился: они смотрели друг на друга у пенистого моря, а теперь — внутри пенистого каскада почти снега. Но они были теми же и хотели того же, что и раньше. Байрон первым воплотил их желание в жизнь. В два энергичных шага он подошёл к Франческе, обнял, поцеловал, надеясь чем-то большим, чем просто сердце, чем-то ещё более глубинным — истинным корнем души, — что она не отвергнет его. Он крепко её обнял, и её губы, её сливочный рот, дали ему почувствовать, что он дома, что он впервые принадлежит к какому-то месту в мире и что это место в мире — часть его самого.

Франческа не отвергла его. Она ответила на поцелуй с нежностью, присущей тем, кто занимается любовью губами. Они так и остались под снегом, целуясь, как белые ангелы.

Затем, словно повинуясь мысленному приказу, в один и тот же волшебный миг одновременно сказали:

— Есть вещи во мне, которые ты должен…

— О, прости, говори первым, — тихо сказала Франческа.

— Нет, ты первая, — прошептал Байрон.

Франческа потёрлась о его щёку своей щекой, словно мурлыкающая кошка, наслаждаясь прохладной лаской его бороды. Затем она вцепилась руками в края его кожаной куртки, и посмотрела на его горло. Пока мокрый снег продолжал падать движениями, похожими на очень медленно вертящиеся волчки, она рассказала ему маленькую, большую и жестокую историю своей земной жизни. Шёпотом: кричать не пришлось, так как вокруг царила тишина. Франческа то и дело останавливалась, переводила дыхание. Байрон целовал её в лоб, в висок, в кончик носа, ласкал ей спину, и она продолжала с мужеством человека, решившего быть смелым. В конце она резко замолчала, будто ждала ответа, приговора, даже оскорбления.

Байрон поцеловал её в губы. Он словно хотел, раскрыв губы и прикоснувшись к её языку, принять на себя часть этих слов и вновь открывшихся тайн.

— Любовь моя, — сказал он, а затем поднял её руки, обнажил запястья и поцеловал татуировки змей.

Франческа слегка вздрогнула.

— Ты… любишь меня? — спросила она. — Правда?

— Ничего не может быть правдивее этого.

— Разве тебя не ужасает всё то, что… случилось со мной? А как насчёт моих проступков? Разве ты не считаешь меня чудовищем?

— Однажды я сказал тебе, что ты ангел, иногда немного засранка, но всё равно небесное создание.

— И теперь ты изменил своё мнение.

Он поцеловал Франческу в висок с нежностью ребёнка, дующего на одуванчик.

— Теперь я считаю так ещё больше. Потому что, несмотря на всё это… этот ужас… боль… я вижу чистый белый цвет твоей души. Как ты можешь не видеть своей истинной красоты?

— Я видела только раненого маленького монстра.

— Раненого ангела. И человека. Посмотри на меня, Франческа. Посмотри в мои глаза, пожалуйста. — Он поднял её лицо к своему и пожалел, что не может вернуться в прошлое и спасти её. Байрон желал этого так сильно, что чувствовал удушье, зная, что не может сделать ничего, кроме как защитить её в настоящем. — Ты ошибалась, но до этого ты была жертвой. Жертвой, которая научилась защищаться. Я бы хотел, чтобы мои объятия и поцелуи исцелили тебя, я бы этого хотел. Понимаю, это невозможно, но…

— Ты уже делаешь это. Ты исцеляешь меня каждый день. Твоё существование лечит мою душу, дезинфицирует мои раны, делает шрамы менее заметными и пробуждает желание жить. Но… — Она слегка поморщилась. — Я не хочу вызывать у тебя жалость, потому что похожа на Изабель.

— Моя бабушка вбила тебе в голову эту мысль, не так ли? Я нашёл её перчатки и понял, что она была там, пытаясь отпугнуть тебя. Как только смогу, я скажу ей, что о ней думаю, будь уверена. Я навсегда избавлю её от желания лезть в мои дела и продам дом на Кейп-Коде. В любом случае знаешь, в чём правда? Поначалу что-то в твоей манере поведения напомнило мне манеры Изабель. Но помимо того, что она была больна, а ты нет, и вы два совершенно разных человека с двумя совершенно разными историями, самое глубокое и решающее различие заключается в том, что я испытываю. То, что я чувствую. Я люблю тебя. Изабель я никогда не любил, и всегда это осознавал. Любой, кто знает меня, в курсе. И я не делаю этот вывод сейчас, после встречи с тобой. Я женился на Изабель, потому что она была беременна, хотя потом она потеряла ребёнка. Я всегда чувствовал себя виноватым, потому что не мог ничего сделать, кроме как выносить её присутствие с терпением, продиктованным хорошими манерами, чувством чести, преданности и жалости, но без любви. Без необходимости делать что-то для неё, потому что это было равносильно тому, чтобы сделать для себя. Без ужаса потерять её. Когда Изабель умерла, прости Господи, наряду с ужасом от того, как это произошло, и обычным чувством вины, которое теперь стало мне так же знакомо, как запах собственной кожи, я даже испытал чувство облегчения. Как видишь, между нами настоящее чудовище — это я, а не ты. Это я должен спросить тебя, испытываешь ли ты ко мне ужас.

Она обхватила его за шею и прошептала ему на ухо:

— Ты исцелил свою вину, почувствовав её. Ты не чудовище, а простое человеческое существо. Никто из нас не хочет стать богом. Я не испытываю к тебе ужаса, даже случайно. И я тоже… Я никогда никого не любила.

— Даже Маркуса?

— Это была не любовь, а самосохранение. Это как… как у волков, которые объединяются в стаи, чтобы быть сильнее и бороться с врагами. Я любила его как брата и всегда буду любить, но он… он помогал мне сбежать от жизни. Ты пробуждаешь желание пойти жизни навстречу.

Ещё один поцелуй и ещё больше снега. Затем Байрон взял Франческу за руку и направился к машине.

— Давай внутрь. Мы промокнем, и потом я должен дать тебе кое-что послушать.

— Подожди. — Франческа осталась неподвижной, Байрон повернулся. — Не продавай дом на Кейп-Коде, не в качестве одолжения мне. Он принадлежал твоей матери, и, вероятно, у тебя там много воспоминаний, что…

— Воспоминания здесь. — Байрон прикоснулся ко лбу. — И здесь. — Он коснулся своей груди. — Места — это просто контейнеры, и в жизни наступает время, когда нужно меняться. А теперь пойдём, у тебя красный нос и ты промокла. Не хочу, чтобы ты заболела.

Они оказались в салоне, Байрон включил обогреватель, затем открыл бардачок и достал MP3-плеер. Он прикрепил к нему наушники и протянул их Франческе.

— На днях я был у друга, у которого есть небольшая студия звукозаписи. Слова — это переработка известных песен, но голос — мой. И музыка тоже. В детстве я играл на пианино, не очень хорошо, но достаточно, чтобы аккомпанировать этой простой песне. Она посвящается тебе.

Франческа надела наушники. Она дрожала, но эта дрожь была предвестником положительных эмоций, а не страдания. Это был трепет ребёнка, который ждёт подарка и знает, что он окажется прекраснее, чем думала.

И она прислушалась. Сладкий, хриплый, чувственный голос Байрона проник в её уши, разум, вторгся под кожу, в лёгкие, стал абсолютной силой той судьбы, которую она желала. Судьбы, которая существовала.

Ты моя драгоценная книга, новая и блистательная.

Мой подснежник, что возвышается надо льдом.

Мой тигр с не утихающим рёвом.

Моя вечность из необработанного алмаза и бронзы.

Прошу тебя, могу я стать твоим серебряным шрамом?

Твоим подсолнухом, взирающим на свет?

Твоим крылатым Пегасом?

Твоей вечностью, облачённой в золото и медь?

Мне нужна только ты, и никогда другая.

Любая другая не будет тобой.

Потому что ты — это способ сказать жизнь.

Потому что ты — это способ всё сказать.