Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

— Это мое первое сражение, и пока я даже не знаю, что такое ярость боя, о которой мне говорят; но теперь во мне есть и другая страсть, от которой моя кровь закипает и которая даст мне силы пробиться сквозь каменные стены самой Ниневии, если прикажет голос моей госпожи и моей царицы.

Ее уста промолчали, но на мгновение она повернулась ко мне, и в бледном свете звезд я заметил, что ее лицо порозовело от того места, где шлем закрывал лоб, до смеющихся губ, которые сияли еще краснее; а блестящая сталь ее шлема потускнела в свете ее глаз, устремленных на меня.

На востоке загоралась заря, когда наши последние колонны вышли в долину и закончили построение, а затем пешие и конные, численностью десять тысяч человек, сияющим строем двинулись по песчаной, скудно поросшей равнине на запад, где в воздух уже вздымались облака пыли, которые говорили о том, что мрачная боевая работа началась.

Никакими словами не передать того, о чем я думал и что чувствовал, когда скакал рядом с колесницей Илмы в первую из тысяч битв, в которых я сражался с того памятного утра. Я, никогда не обнажавший меча в гневе и не проливавший человеческой крови, выступил против испытанных в бою легионов Ниневии, фактический командующий единственным войском, которого они никогда не побеждали. Подумайте об этом и о той, что должна была стать призом победы, и вы поймете, о чем я говорю.

Хотя мы продвигались быстро, мы всё никак не могли подобраться к пыльному облаку настолько близко, чтобы можно было разглядеть, скрывает ли оно друзей или врагов, или тех и других. Но все же настал момент, когда мы увидели блеск оружия и доспехов, сияние ярких мундиров и реющих штандартов.

На расстоянии трех выстрелов из лука мы остановились, и Аракс, спешившись, занял свое место рядом с Илмой в ее колеснице, чтобы прикрывать ее своим щитом, а она готовила лук и стрелы, которыми могла пользоваться с ужасающим мастерством. Вокруг нее выстроилась сотня других колесниц, а перед ними я во главе двух тысяч всадников ждал сигнала для первой атаки. Вот Илма махнула мне рукой, я в ответ сверкнул огромным мечом в свете только что взошедшего солнца, зазвучали трубы, и мы двинулись вперед.

Вскоре из клубов пыли донеслись крики ярости и агонии, лязг оружия, топот атакующих эскадронов, гортанные боевые кличи Армена и Ашшура. Мое сердце запрыгало под кольчугой, а кровь заплясала в венах, как пенящееся вино в кубке.

Мы наступали на фланг Ашшура и как только мы приблизились, их трубы взревели, хриплые крики перекатились с края на край, фланг выгнулся дугой, раскидывая крылья направо и налево, и из этих крыльев вылетели ливни стрел, свистящих и поющих в воздухе. Однако их стрелы лишь слабо стучали по нашим доспехам, а то и просто зарывались наконечниками в песок, не долетев. Расстояние было на добрых пятьдесят шагов больше чем надо, чтобы лучники Ашшура могли вонзить свои стрелы.

Увидев это, я вскинул руку и приказал всем остановиться. По удивленным шеренгам разнесся крик, когда я слез с коня. Я взял у оруженосца свой самый длинный и жесткий лук, натянул его, приладил древко стрелы к тетиве, вышел перед войском и, прицелившись в высокую фигуру на коне в центре ассирийского строя, оттянул стрелу до головы и послал ее поющей на путь смерти. Она ударила ассирийца прямо в центр груди, он раскинул руки и упал под громкие крики гнева и ужаса своих людей.

Что касается меня, то на мгновение перед моими глазами проплыл туман, и рука моя задрожала, когда я вынул вторую стрелу, ибо я забрал первую жизнь. Однако вторая стрела пролетела так же далеко и прямо, как первая, а я снова и снова посылал стрелу за стрелой в их тесные ряды, в то время как их стрелы по-прежнему беспомощно падали, не причиняя вреда или не долетая до нас.

Они никогда прежде не видели, чтобы так стреляли из лука, потому что мои стрелы пронзали их насквозь, и к тому времени, когда была пущена последняя, самые смелые сердца в их рядах трепетали в страхе от мысли, что лук, который привел эти стрелы в движение, был натянут рукой не простого смертного.

Именно на это я и рассчитывал, и как только я услышал их испуганные крики, я бросил лук оруженосцу, вскочил в седло и, размахивая над головой священным мечом, выкрикнул боевой клич Армена и галопом поскакал прямо на центр армии Ашшура.

Для любого другого это было бы безумием, но для меня эта атака означала победу. Пленные рассказывали потом, что, когда они увидели прекрасную сияющую фигуру, летящую в одиночку на их легионы, и огромный меч, сверкающий в руке, которая посылала стрелы с такой силой, что они пробивали щит и кольчугу, как будто те были сделаны из шелка, не осталось никого, чья кровь не превратилась бы в воду, и чье оружие не задрожало бы в руке от страха.

Позади себя я слышал грохот тысяч копыт, звон оружия и конской сбруи, дикие крики моих людей, вопивших в восторге от увиденного, а передо мной стеной стояло молчаливое, угрюмое воинство Ашшура. Я скакал прямо к тому месту, куда выпустил стрелы. Подлетая, я увидел десятки трупов, застывших на земле, а потом началось сражение.

Град стремительных, сокрушительных ударов обрушился на мои щит и шлем. Мой огромный меч, сам не знаю как, разрубил медный шлем высокого воина передо мной. Могучим ударом шлем и голова были расколоты до шеи. В то же мгновение мой конь встал на дыбы и прыгнул; человек с конем свалились под его копыта, и я оказался в центре главной битвы Ашшура. Крепко стиснув зубы, жарко и быстро дыша, я рубил резко и точно, с каждым ударом расширяя круг умирающих и мертвых вокруг себя.

Я был опьянен новым крепким вином битвы — уже не человек, каким был полчаса назад, а демон-разрушитель с пылающей кровью и бушующим сердцем, одержимый лишь одной мыслью — убивать, убивать и убивать, пока передо мной стоит живой враг. На мгновение я забыл обо всем, мной владел дикий, яростный экстаз битвы. Даже образ Илмы расплылся в кровавом тумане, застившим мои глаза.

Раздался торжествующий рев. Кольцо врагов, съеживавшееся наружу за пределом досягаемости острия моего меча, внезапно разорвалось и растаяло. Боевой клич Армена прогремел по обе стороны от меня, и, глянув направо и налево, я увидел, как поднимаются и опускаются длинные мечи, и белые кольчуги моих товарищей сверкающим морем прорываются сквозь темные, разорванные шеренги Ашшура. Я снова бросил коня вперед, и мы понеслись, рубя и кроша остатки разбитых колонн, конных и пеших, топча их в кровавом песке, как стадо диких быков топчет ячменное поле.

Затем мы развернулись и поскакали направо и налево, чтобы сокрушить два крыла между нами и нашими товарищами по флангам, и в этот момент я услышал еще один боевой клич, грохот копыт и стук колес. По широкой красной дороге, которую мы проложили, Илма и сотня ее колесниц на полном скаку понеслись в тыл теперь уже разбитого войска Ашшура. Проезжая мимо, она махнула мне рукой, я ответил ей криком и взмахом клинка, который стал красным от кончика до рукояти. Она проехала, и мы с нашими отважными всадниками снова принялись за работу.

Весь этот пылающий багровый день, под палящим солнцем, которое запекало кровь на песке, сквозь пыль сражения и тошнотворную вонь горячего, насыщенного кровью воздуха мы продолжали наше мрачное дело: рубили и резали, так как в те дни война была войной, и мы сражались не только для того, чтобы победить, но и для того, чтобы уничтожить. Более того, дети Меча копили злобу уже несколько лет, и теперь наступил час расплаты за внезапные нападения, опустошительные набеги, разоренные деревни и разграбленные города.