Валдайские колокольцы

— Что там? — спросил Славик. — Зачем?

— Ой, Славик, какой же ты, — с укором сказала Галочка. — Вечно не слушаешься. Бери! В дороге обязательно проголодаешься. Ты же три дня совсем не ел.

— Да он сегодня завтракал за троих, — вставила Нина Васильевна.

Тут неожиданно вмешалась в разговор Кира Матвеевна:

— Бери, Славик. Там есть пирожок с луком и картошкой. Ты такого вкусного, наверное, и не ел никогда. Это жена мельника прислала. Я была у нее вчера, когда тебя искали.

— Жена мельника? — Славка задумался. — А Мишка…

— Ну что — Мишка? Жив-здоров твой буян. С Машкой по сараю бегает, кувыркается. А рычит теперь так, что за километр слышно.

— Кира Матвеевна, а ему хорошо там, на мельнице? Его не обижают?

— Кто же его обидит! Лишь бы он сам кого-нибудь не обидел. Теперь с ним шутки плохи. Медведь. Можно сказать — взрослый. Ну, чего насупился? Ты же мальчик, мужчина.

— Ой, какой же ты, Славик, — сказала Галочка. — Думаешь, я по Машке не скучаю. Еще как!

— Да, скучаешь! — Слава говорил теперь запинаясь, будто прихлебывая горячий чай. — Вы все тут остаетесь, совсем близко от мельницы, а я в Москву уезжаю.

— Ну и что, что тут, — вставил Юра. — А все равно мы их навещать не будем. Нельзя уже с ними играть. Понял?

— Поехали! — Слава взял пакет с пирогами и быстро зашагал к воротам.

Вот машина поднялась на гору, урча, точно медвежонок. Теперь перед нами был широкий и прямой путь на Москву.

Мы проезжали райком. В доме на горе все окна были раскрыты. В одном из окон я увидел Якова Павловича, который разговаривал со стариком, тем, что приносил ему бракованные грабли.

Мне захотелось на прощанье погудеть Федотову. Но я не сделал этого. Час назад мы попрощались с ним дома.

Вот уже и каменный медведь остался позади. Пролетают мимо сосны, ели, километровые столбики и телеграфные столбы. Дорога стремительно бежит под колеса.

50

А все-таки Слава добился своего — увиделся напоследок с Мишкой. Вышло все это, казалось бы, случайно, но я думаю, что, не подвернись случай, Слава так или иначе все равно не отстал бы и повидался бы со своим любимцем.

А началось все с колеса. Едем, и чувствую — заносит машину. Затормозил, вышел — смотрю, заднее колесо чуть приспущено. Достал насос, начал качать. Ну и Слава тут же — возле вертится:

— Дайте я помогу. Дайте разок качнуть. Ну разочек, только один разок.

— Отстань, — говорит Нина Васильевна. — Ты же мешаешь работать. Пойди вон цветов нарви.

— А, — махнул рукой Слава. Он, видимо, не был любителем цветов.

В это время резко скрипнули тормоза, рядом с нами остановилась грузовая машина, и я услышал:

— Засели, значит. Загораете!

Это был Тихон Ильич. Он высунулся из кабины и протянул руку к Славе:

— Этот?

— Тот самый, — сказал я.

— Так, значит, и не повидался с приятелем? — спросил Тихон Ильич.

Слава молчал. Он насупился и смотрел себе под ноги так, будто его обидели.

Но это была не обида. Я уже второй день стал замечать, что Слава стыдится своего побега к Мишке и казнит себя за то, что за этим последовало. И каждое напоминание об этой истории больно ранит его.

Я уже подкачал колесо и прятал в багажник насос. Слава о чем-то говорил со сторожем подсобного, но слов я не слышал — громыхал инструментом. Когда же я захлопнул багажник и обошел машину, Слава бросился ко мне, да так, что чуть было не сшиб меня с ног.

— Он едет к Мишке!

— Кто — он? — спросил я.

— Этот дядя на грузовике. Поехали — это совсем близко. Вот поворот. Ну я прошу. Пожалуйста.

Тихон Ильич молчал. Но все его лицо — широкое, доброе — и глаза, казалось, говорили: «Не отказывайте парню. Уж очень ему хочется увидеть своего косолапого друга».

Я было уже согласился, но вспомнил, что с нами ведь Нина Васильевна и последнее слово остается за ней. Это последнее слово она сказала не сразу. Однако в конце концов сдалась. Очень уж жалостливо упрашивал ее Слава.

И мы поехали: Тихон Ильич впереди на грузовике, а мы за ним следом.

Лесная дорога вывела нас к низине около речушки, перегороженной плотиной. Здесь не было никаких признаков человеческого жилья, кроме побуревшей от времени водяной мельницы.

Две сосны стояли прямо и неподвижно, будто часовые у входа на мельницу. Было душно, и пахло цветами, ягодами и мукой.

У грузовой машины загорелся красный фонарик, и мы тоже притормозили, остановились. Тишина. Только птицы спрашивали нас:

«Чьи вы? Чьи вы?»

Из травы слышалось стрекотание кузнечиков. И вдруг: «Ырры! Ы-р…р…р!»

Рев шел из рубленого, бревенчатого сарая, и Славик, выскочив, бросился туда так стремительно, будто им выстрелили из пушки. Но он не пробежал и двадцати шагов, как попал в охапку к Тихону Ильичу.

— Стоп! — сказал сторож. — Остановка, значит.

— Дяденька, пустите!

— Пущу, но в свое время.

Тут подошли и мы: Нина Васильевна, шофер грузовой машины и я.

— Славик, ты что? — строго сказала Нина Васильевна. — Мало мы все из-за тебя переволновались, а ты еще хочешь, чтобы тебя медведь загрыз. Перестань вырываться, слышишь?

— Так там же Мишка, Мишенька!

— Не Мишенька он теперь, — вставил Тихон Ильич, — а Михаил Топтыгин. Так, значит… Привет мельнику.

— Привет вам, коли не шутите. — Это сказал низкорослый человек в очках. И добавил: — Была мельница и сплыла. К зиме закрываем ее, и все. Отработала свое старушка.

Медвежьи голоса утихли и совсем смолкли.

— А вы не из нового мелькомбината будете? — спросил меня мельник.

— Мы к Мише, — опередил меня ответом Славик. — Это он рычал? Да?