Валдайские колокольцы
Шрифт:
Мы завтракали втроем. Окна мороз разукрасил пальмами и папоротниками, а солнце вставило в эти причудливые очертания драгоценные камни.
Было тепло и уютно…
Юрик убирал со стола и то и дело уходил в сени.
Зазвонил телефон, и Юрик ответил:
— Папа ушел на работу. Скоро там будет.
Потом Юра опять пошел в сени, и мы слышали, как он мыл посуду.
Слава спросил меня:
— А Яков Павлович — он кто, начальник?
— Нет, — сказал я.
Славка посмотрел на занавеску, за которой
— Я тоже так думал, что не начальник.
— Почему ты так думал?
— Начальник сам дрова для печки не колет.
— Ну, это смотря какой. Колоть дрова — это та же утренняя зарядка.
— Нет, — сказал Славка, — не зарядка. А почему Якову Павловичу те грабли принесли, помните? Он что, делает грабли?
— Нет, Славка, он грабли не делает.
Славка отодвинул чашку:
— Вот вы сказали, что он не учитель. А ему из школы звонили про елку. И он в детский дом пошел. Почему он обо всех заботится?
— Его все касается, Славик.
Вошел с тряпкой Юра. Он вытер клеенку, покрыл стол скатертью, поставил пепельницу и сказал:
— Пошли.
Они пошли, и я слышал, как в сенях Славка спрашивал Юру:
— Твой папа кто?
— Как — кто? Человек!
— Ну, человек. А еще кто?
— Коммунист, — сказал Юрик.
Потом я услышал, как хлопнула дверь во двор.
9
В этот день я был в райкоме партии у Якова Павловича. Мне хотелось поподробнее узнать о завтрашней охоте на медведя, но так и не довелось поговорить с Федотовым. У него все время были люди. Я сидел и думал: «Уйдут люди, останемся мы с Федотовым один на один, и я спрошу его, не опасно ли мне, никогда не бывавшему на охоте, да вдруг сразу на медведя».
Думать-то я так думал, а спросить не смог.
Сначала у Якова Павловича был человек в кожаном пальто и в белых, на коже, бурках. Он был высокий, широкоплечий, говорил четко, по-военному, вошел стремительно и руку Федотову подал рывком:
— Здорово, Яков!
— Здравствуй, Коврига!
Оказалось, что у человека этого такая фамилия.
Но дело не в этом. Коврига докладывал секретарю райкома партии о делах в колхозе: помещения для скота отремонтированы, дорога проложена…
— Видел, — вставил Федотов.
— И еще увидишь. — Коврига вынул из портфеля тетрадь и, раскрыв ее, положил Федотову прямо на стол. — Во какой трудодень у нас будет. Побогатели. А? Хорошо?
— Нет, — сказал Яков Павлович, — плохо.
Коврига вскочил:
— Чего так?
Поднялся и Федотов. Он говорил негромко, но как-то очень веско, и чувствовалось, что волнуется.
— Ты коммунист? — спросил Яков Павлович.
— Ну, коммунист.
— Не так говоришь, Коврига. — Федотов повернулся к несгораемому шкафу из толстенного железа и достал листок бумаги. — Читай! Читай вслух!
Коврига
пожал плечами и стал читать:В первичную организацию КПСС колхоза имени Октябрьской революции. От тракториста Ивушкина Пантелеймона Кондратъевича.
С самого своего детства я уважаю великую партию большевиков и мечтаю добиться большой чести и большой ответственности — стать членом Ленинской партии, чтобы все силы отдать на борьбу за счастье трудового народа. Прошу послать меня в самую трудную бригаду и прошу принять меня в партию Ленина.
К сему Ивушкин
— Ты Ивушкина знаешь? — спросил Федотов.
— Как не знать! Лучший тракторист по нашей местности.
— Лучший, а просится в худшую бригаду. Понял? Человек в коммунисты идет. Не о себе заботится, а, как он там говорит, «о счастье трудового народа». Как же ты, Коврига, можешь радоваться, что у тебя в артели хорошо, а у соседа плохо? У них до сих пор аванса не давали. Лен градом побило. Слыхал?
— Слыхал.
— Председатель в больнице лежит.
— Я ему меда послал, — вставил Коврига.
— Ты погоди. Мед сладок и согревает до пота. А человеческое тепло лучше. «Послал»! А сам сходить не мог? А попросили у тебя плотницкую бригаду на неделю. Дал? Молчишь. «Моя хата с краю». Забудь ты эту плохую пословицу. Вот ты сказал тут, что ты «ну, коммунист». Эх, Коврига, Коврига. А кто такой коммунист?
Коврига молчал. Он достал из кармана пачку «Беломорканала», щелкнул по ней пальцем, поймал на лету выскочившую папиросу, забросил ее в рот, чиркнул спичкой раз-другой, сломал спичку и наконец закурил.
— Коммунист, — сказал Федотов, — человек, который не может радоваться, что у него хорошо, а у соседа плохо. Это при наших дедах говорили: «У соседа сдохла корова. Какое мне дело? А все-таки приятно». Так было, когда на рынке частные лавчонки стояли: я не торгую — не беда, лишь бы сосед не торговал, чтобы завистью не мучиться. А коммуна — один дом. Какая уж тут зависть! У тебя тепло, а у соседа холодно — нечего радоваться. Коммунист за все в ответе. Пока сосед твой в больнице, поможешь им. А я к твоим соседям на той неделе поеду после работы. Вечером дела и обсудим. Понял?
— Понял, Яков Павлович.
Коврига взял со стола свою тетрадку и загасил в пепельнице папиросу:
— Могу быть свободным?
— Нет, погоди. Медведя в ваших краях не видели?
— Медведя не видели. А волки, говорят, у соседа собак перетаскали.
— Опять сосед! У него волки собак перетаскали. А у тебя весь колхоз — охотники. Ждешь, пока волки к тебе придут? Думаешь, постесняются передового колхоза? Нет, Коврига, они не разбирают. Облаву надо.
— Сделаем, Яков Павлович. Все некогда было. Коровник этот. Ремонт. Как отеплили, так удои и поднялись. Теперь со временем посвободнее.