Ванька-ротный

Откровенно говоря, мне в полк тоже не хочется идти. Там сейчас опять услышу недовольство сквозь зубы, косые взгляды из-под бровей. Я понимаю все это. У них позиция такая. У них на языке только одно — Давай! И все! Без этого им никак нельзя. С них по инстанции это "Давай!" каждый день требуют. А что, собственно, давай? Если вот так спросить в упор, смысл, логика где? "Ты мне тут свою философию не разводи! Мне результаты давай! Вы целую неделю чем занимались? "Под проволокой у немцев ползали!" Вот то-то и видать, что ползали!

Я понимаю, что командира полка, его могут снять. Он два раза с этой высотой опозорился. А он карьерой своей дорожит. А нас, которые ходят на смерть, с должности не снимешь. Ну предположим, снимут с должности и куда денут? В тыл, в резерв пошлют отдыхать? Этого еще не хватало! А кто вместо нас воевать с немцем будет? Нас не снимешь, нас можно только как убитых списать. А мы тоже не лыком шитые! С начала войны слышим только — Давай и давай! Мы тоже знаем как от этого "Давай!" отлынить. От усталости конечно, от беспросветности и бесконечности войны. Мы иногда и сами лезем на немца, когда чувствуем, что это нужно. А тут каждым день только и слышишь — Давай и давай! Вот поэтому они и грызут и шипят недовольно. Мы как прыщ у полкового на носу. Побило бы нас, и с него никакого спроса не было бы. (Потери в разведке есть?). Потери в разведке есть? Нет! Давно? Недели две или три! Вот и считай, что ты три недели бездельничаешь! По всему этому мы большее время проводим под немецкой проволокой. Уйдем туда, ползаем под ней, шарим около немецких окопов и вдоль ходов сообщений, ищем, где бы без шума, тихо, без потерь взять языка. Не все ли равно где валяться в снегу? В траншее со стрелками или под носом у немцев, под проволокой.

У нас давно нет никакого страха переступать свою переднюю траншею и уходить в нейтральную полосу. Это у солдат стрелковой роты глаза лезут на лоб, когда кого из них приглашаешь прогуляться на ночь под немецкую проволоку. Солдат стрелок к этому не привык. Его пугает проволока, неизвестность, поэтому он и боятся. Нужна привычка ходить туда каждую ночь.

Или вот еще. Прихожу в штаб полка, говорю нужны саперы. Приводят партию человек пять. Эти с нами пойдут резать немецкую проволоку? Скажешь и смотришь на них, а они зубами стучат, их мелкая дрожь пробивает. Этих я должен с собой вести? Мне такие не нужны, я с ними своих ребят не пошлю. Пусть топают под проволоку сами. Мы им телефонный провод протянем. Тот конец привяжем за кол, где резать нужно. С пути не собьются. На место выйдут точно. Провод в руки возьмут. А я с ними своих не пошлю. Проходы сделают, мы потом проверим. Не буду же я их за штаны держать, они еще никуда не ходили, а уже полные наложили.

Мы идем с Сергеем по стежке, впереди ни черта не видно. Мелкий снег застилает видимость. По загривку ползают вши и начинают в вспотевшую кожу вгрызаться. Пошевелишь плечами, а они опять за свое. Рукой туда не достанешь. А хорошо бы ногтями поскрести объедение места. Останавливаюсь и показываю Сергею:

— Поскреби как следует, больше терпения нет!

Сергей снимает варежку, засовывает руку за шиворот по локоть и начинает скрести.

— Чуть левее! Вот так! Теперь пониже! Я приседаю на корточки, а он стоит и шурует рукой.

— Возьми снежку! Снегом потри! Вот хорошо! Век тебя не забуду! Я подымаюсь, застегиваюсь и мы снова не торопясь трогаемся в путь.

Сегодня пятница. Полковой наверно в баньке париться. А тут не спамши несколько суток. Только лег вчера — прибежал от Рязанцева связной. Вот так каждый день. То одно, то другое. Начальство на завтрак горячий кофий пьет. Вши перестали грызть, а теперь бурлит в животе. Но главное не это. Врядли нам разрешат, используя этот окоп, просто так взять языка. Думаю, что нас пошлют брать высоту. Скажут, что зайдете им со стороны леса с тыла и ворветесь на блиндажи. Высота эта намозолила всем глаза. Карьера Бридихина под ударом. Квашнин ему этого не простит. У Квашнина тоже какие-то старые грешки, и он лезет на пролом, ни с кем не считаясь.

— Куда сворачивать? Прямо к себе или на дорогу в полковые тылы? — спросил Сергей, останавливаясь на развилке.

— Давай зайдем сначала к старшине. Нужно пожрать. А то в полку можем проторчать до самого вечера! Мы пошли по дороге в направлении полковых тылов, дошли до леса и свернули на стежку, которая шла к палатке нашего старшины. В лесу было тихо и безветренно. Старшины на месте не оказалось. Нас встретил Валеев, он подогрел нам хлебово в котелке и мы поели. Теперь на сытое брюхо можно и в полк идти, вести переговоры. Мы с Сергеем явились на КП полка. Я доложил начальнику штаба о пустом, занятом нами немецком окопе. Он переговорил по телефону с Черновым и пошел докладывать командиру полка. Полковой жил в отдельной землянке, метрах в стах от штабного укрытия. Часа через два они явились вместе, и начальник штаба объявил мне, что подождем Чернова. Он должен вот-вот подъехать сюда. Когда явился Чернов, мне было объявлено, что я с двумя группами разведчиков пойду штурмовать высоту.

— Этот вопрос согласован с начальником штаба дивизии и что важнее задачи на сегодняшний день не стоит.

— Это задача номер один! Возьмешь с собой рацию!

— Опять рацию?

— Ты кончай разговоры! Кто тут приказывает? Твое дело приказ выполнять!

— Вы можете мне приказать мне пойти на высоту и взять языка. А штурмовать высоту я не обязан, для этого есть пехота. И в любом случае я вашу шарманку с собой не возьму. Радисты в разведку ходить не обучены. Обнаружат себя, а я потеряю из-за них своих последних людей. У меня во взводе осталось восемь человек. Из-за рации попадать под огонь и нести напрасно потери я не имею желания.

— Рация пойдет со взводом дивизионной разведки, который придается тебе!

— Вот и отлично! Пусть взвод берет рацию и действует сам по себе. Тем более, что я ваших людей не знаю и знать не хочу, а вы хотите чтобы я за них отвечал. Разговаривать больше не о чем. У вас в дивизии есть штабные офицеры. Вот пусть они и ведут ваш взвод. Ты же Чернов и сам можешь пойти.

— Почему ты не хочешь взять рацию?

— Потому, что она будет мешать. Неужели вам это не понятно? Вы бы мне еще жеребца запрягли и сказали, давай поезжай с тыла на немцев (на высоту).

— Вас могут немцы отрезать, и без рации мы вам не сможем помочь.

— Вы что, выделяете полсотни нам стволов для поддержки?

— Нет!

— Если нас немцы отрежут, и мы погибнем, то нам ваша и рация ни к чему.

— Без радиостанции к немцам в тыл разведгруппы нам не разрешают отправлять.

— Тебе и карты в руки — сказал я и посмотрел на Чернова. Бери взвод своей дивизионной разведки и отправляйся к немцам в тыл. Только рацию не забудь (с собой взять)! От такой фразы Чернов аж позеленел.

— Я, я!

— Что я, я? Чернов вытянул шею, уставился на меня в упор, и резанул меня злыми глазами, А я не такие злобные и перепуганные смертельной тоской лица видал. Был у нас такой в сорок первом Карамушко, я его выражение лица и сейчас помню.

— Чего сморщился? — спросил я капитана Чернова, Спросил, а сам подумал — такой вместо меня на высоту не пойдет. Сейчас они меня втроем согнут в дугу, а своего добьются. А раз не пойдет, значит в этом деле я хозяин положения. Во мне тоже вскипела злость. Нет! Я вам ничего не спущу! Вы хотите на чужом горбу славу себе заработать. Ни на такого напали!

У меня тоже злость и самолюбие есть. Если будет успех. Успех, они конечно припишут себе. Им нужно перед Квашниным оправдаться. Они своего не упустят. С мясом вырвут, в трупы нас превратят, а себя как стратегов выставят. Я не пойду в дивизию, доказывать и бить себя в грудь кулаком, что я вывел людей и провел операцию. Да и кто я такой? Что за вшивая личность? Кто со мной в дивизии разговаривать будет, Майор Бридихин и капитан Чернов создадут нужное мнение. Они мне пихают рацию, чтобы Чернов мог лично докладывать начальнику штаба дивизии от своего имени ход операции. Представляю, как он доложит. Вот почему они так усердно пихают мне свою рацию. А я то, дурак, уши развесил! В блиндаж в это время вошел наш начальник штаба майор Денисов. Он куда-то выходил на короткое время. Мужик он был порядочный и никогда мне не вкручивал мозги. Говорил всегда по делу и понимал наши трудности и опасную работу.