Ванька-ротный

Лик её погаснет, губы плотно сомкнуться, в глазах появится испуг.

— Ты чего стоишь лейтенант? — услышал я голос сзади.

— Думаешь до темна не успеем?

Я обернулся, позади меня стоял младший лейтенант артиллерист. Он посмотрел на меня, махнул рукой и пошёл обратно. А я стоял и думал, редко уводишь такое лицо, чаще попадаются тупые и злобные лица.

От сказанных слов артиллеристом, старушка очнулась и посмотрела на меня.

— Что же ты бабуся, одна здесь проживаешь? Ни постояльцев, ни родных?

— Да, сынок осталась одна.

— Что-то у вас в деревне неприветливый народ? Видят, что дорогу засыпало снегом. Просим помочь. А они ни с места! Пушка у нас застряла. Лошади не идут.

Старуха буркнула что-то невнятное себе под нос, поднялась быстро с лавки, подошла к дверному косяку, взяла палку и сказала:

— Пошли!

— Иди касатик за мной. Сейчас мы им покажем, как своих надо встречать! Она подошла к первому дому и громко, чтоб было слышно внутри, закричала:

— Ты им под крышу трассирующую пальни! Они сейчас мигом с лопатами повыскакивают!

У старухи был громкий и зычный голос. Она чуть покашливала и кричала, сдабривая свои слова нужными ругательствами.

— А ты, немецкая шлюха! Свои, русские пришли! А у ней спину заломило! Полицаи недобитые!

Она подошла к другой избе и кричать не стала. Она ударила палкой по оконной раме, да так, что стекла задребезжали.

— Немцы их не просили и не били им в набат!

— Придёт какой шелудивый и скажет тихо, — "Матка! Лёс-лёс! Шнель-шнешь!". Они стервы с лопатами бегом на дорогу бегут.

Старуха шла по улице и грозила в окна палкой. Точь, в точь как наш Березин. Он тоже грозил повозочным и гонял их своей клюшкой, когда те, развалясь в груженых повозках, погоняли своих тощих лошадей.

— Ну-ка сынок! Пальни в небо около этой избы! Орать на этих гнид нет никакой охоты. Это же нечисть.

— Щас эта Манька подлая тварь, прости Господи, вылетит, как с цепи сорвётся!

Из домов на дорогу, причитая и охая, бежали бабы, девки и парни.

— Матка! Матка! Шнель! — кричала им старуха вдогонку.

— Ты видишь сынок! Они по немецкому научены шпрехать! Всё ведь подлые понимают!

— Снег, для вшивых немцев всю зиму чистили. Бегали даже с охотой. А свои пришли, считают не обязаны!.

Когда сугробы были разбросаны, дорога расчищена, и лошади протащили пушку, я сказал обращаясь к старухе:

— Ты мать теперь на деревне советская власть! Назначаем тебя председателем! Если что? Кто не будет слушаться? Вызывай наших солдат! Сейчас будут наказывать строго! По законам военного времени!

— Все слышали?

— А тебя мать нужно представить к медали за помощь советским войскам.

— Не нужно мне вашей медали! Я, для солдат старалась! Петенька мой тоже где-то воюет! Только вот весточки нет! Может сложил свою головушку за нашу русскую землю? — сказала она и заплакала.

— Счастливого пути родимые! — сказала она и помахала нам своей костлявой рукой.

И тут же вскинув брови, потрясла палкой в воздухе в сторону баб. Те стояли поджав губы. Оставаться им на месте или идти по домам.

— Чистите лучше, под метлу! — услышал я сзади голос старухи.

— Ихнее начальство опосля поедет!

Старуха повернулась, погрозила, работавшим на дороге, кулаком и пошла к своей избе.

Рота вышла за деревню, спустилась под горку. Дорога здесь была гладкая, от снега очищена. Немцы заранее приготовили себе чистый путь.

Мимо поплыли поля и перелески, голые бугры и заснеженные низины. Позади остались притихшие, в причудливом наряде кусты и деревья. Солдаты не торопились.

— Не растягивайся! — крикнул я.

Крикнул и подумал. Зачем собственно подгонять мне их? Где-то впереди, через два, три часа хода нас опять поджидает деревня, немецкие пулемёты и огонь немецких батарей.

Что для солдата лучше? Час раньше или один день позже? Где-то, для каждого из нас приготовлена пуля или осколок снаряда. Наступит последний момент. Оборвется целая жизнь. А, что ей обрываться? Ей короткой пули достаточно! И будет твой труп лежать на снегу до весны. И только там, в тылу, в городах и деревнях останутся ждать своих сыновей, сгорбленные горем старушки.

Исключить???

А для тех, кто позади ехал на саночках, жизнь солдатская никакого значения не имела. Им подавай деревни! А сколько она жизней стоила, это никого не волновало.

И если вы увидите обвешенного наградами, знайте, что любая из медалей имеет обратную сторону…

Воевали и шли под свинец не те, кто погонял нас ротных по телефону, не те, кто рисовал на картах кружочки и стрелы. Без стрел было тоже нельзя! И не те, кто стригли и брили, шили картузы, сторчили шинели и сапоги. И не те, кто дёргал за вожжи и прятался за щиты своих пушек. Но пусть они знают, что настоящей войны они нигде и никогда не видели.

Воевали и шли под свинец не те, кто позади ехал на саночках. Случайно наезжая на места боёв им иногда случалось видеть поля, усеянные солдатскими трупами.|По этим застывшим, как на фотографиях изображениям.| Они конечно пытались представить, что здесь могло произойти во время боёв. Но к месту сказать, их домыслы и мнение были сплошным невежеством.|Они домысливали различные ложные версии, и к слову сказать, были уверены в своём непогрешимом мнении.|

Никто никогда из них не пытался с нами даже заговорить, как это мы с одними винтовками брали деревни. Они о войне судили по мертвым фактам. Вот почему в начале войны каждый их промах стоил нам столько крови и жизней.

Кой-какие сведения о войне они получали из опроса пленных. Но допросы не всегда выявляли истинное положение вещей. Допрос майора взятого нами 10 декабря в д. Алексеевское в дивизии ни чего не дал. А допрашивали его лично в присутствии генерала Березина. Вот и поставил генерал нас под расстрел зенитных батарей. Потом после, вспоминая и сопоставляя факты, я часто приходил к выводу, что Березин, один промах делал за другим, но ловко скрывал их и выдавал за неуспехи других.