Варшавский договор

Акцент у него тоже был легким – легче, чем, допустим, у Яманаева. Зато парфюмом он злоупотреблял тяжко.

– А оружие где? – спросил Еремеев.

– Да какое у нас оружие, – сказал мужик, широко улыбнувшись и хлопнул локтем по висевшей на плече сумке. – Журнал проходок наше оружие. Вот, товарищ следователь, сюда проходите, пожалуйста.

Новикова хмыкнула, толкнула дверь, перешагнула через какое-то черное тряпье и очередного захватчика, лежавшего мордой в пол поперек приемной, присела на стул возле пустующего стола секретарши и неловко, левой рукой, расстегнула пуховик. Под пуховиком оказались синий свитер, черная юбка и толстые колготки. А также грудь и коленки – такие, что сквозь любой слой шерсти насквозь прожгут.

Еремеев, почти не замешкавшись, отвел глаза, тоже перешагнул кучу одежды, прислушался и спросил охранника, деловито открывавшего директорские шкафчики:

– Шестаков в юротделе, а кто в кабинете-то, я не понял?

Из кабинета доносилось невнятное кудахтанье на два голоса, женский и мужской.

Мужик, не оборачиваясь, пожал плечами и тут же восстал с двумя бутылками наперевес, брякнул их на стол и прицельно заозирался. Новикова смотрела на него с интересом, держа наизготовку ладошку с неровными алыми полосами.

– Проверю тогда, – буркнул Еремеев и, бросив короткую дробь по косяку, заглянул в кабинет.

Там царила картина из цикла «Гостям рады». На полу, оперевшись спиной о директорский стол, сидел мордастый парень нерусского вида – ну и нетатарского, радикально не местного, – держал в одной руке бутылку с марочным армянским коньяком, в другой – граненый стакан, заполненный явно тем же коньяком, прихлебывал по очереди из обоих сосудов, вздыхал и мычал что-то совершенно непонятное, но ужасно жалобное. А рядом с ним, уперевшись ладонями в коленки, как Снегурочка перед детсадовцем, стояла Людмила Петровна, нараспев бормотала что-то почти понятное и время от времени, рискуя равновесием, поднимала ладошки, чтобы поддержать трясущуюся руку парня или не дать ему шарахнуться встрепанной башкой об угол столешницы.

Ни на торчащие из разных углов бессознательные ноги в грубых берцах, ни на обалдевшего Еремеева парочка никакого внимания не обращала.

Зрелище было чарующим.

Еремеев с трудом сообразил, что надо бы попробовать узнать суть и смысл происходящего. Он убил на это кучу времени, но поглощенная взаимопониманием парочка оказалась неготовой к членораздельному отвлечению на внешние раздражители.

Еремеев плюнул, рассудив, что бандюки в кабинете уже обезоружены, так что первые полчаса после восставания из полумертвых заметного вреда от них не ожидается. И вернулся в приемную.

Там творилась какая-то ерунда. Рука Новиковой уже была перебинтована чем-то похожим на располосованную мужскую сорочку, не исключено, что из директорских запасов. Новикова держала руку на весу, но внимания на нее не обращала, а во все глаза смотрела на вещающего охранника. Который, покосившись на Еремеева, деловитым докторским тоном закончил не докторскую речь:

– Ну, диск посмотрите, сами все поймете – только сегодня же. На диске – всё. И у вас доступ к мейлу Терлеева есть ведь? Почту его тоже проверьте, Елена Николаевна, там интересно. Все, удачи.

– Откуда вы знаете, как меня…

– Ну Артем же, – терпеливо, будто не в первый раз, сказал мужик, улыбнулся и вышел.

– Что это? – спросил Еремеев, глядя на плоский футлярчик в руке у Новиковой.

Она перевела взгляд на футлярчик и, поспешно упихивая его в карман, сказала:

– Э, Павел… А вы с этим сотрудником знакомы или?..

Еремеев понял, что она просто не запомнила его отчество, но все равно обрадовался такому обращению и собрался было сказать что-нибудь остроумное про круг лиц, с которым предпочитает знакомиться. Но тут ребята с шумом, спотыканием и опрокидыванием мебели заволокли в приемную Шестакова и сухопарого джентльмена, сохранившего остатки лоска на отдельных фрагментах поверхности. Видимо, ту самую номенклатуру. Где уж охранник слово такое нашел.

Выглядели оба плохо, зато были живыми.

Вылетевшая из кабинета Людмила Петровна завертелась и заохала, опрокидывая всё и всех. Выползший следом иностранец присел на стул, пьяненько улыбаясь. Новикова, взыграв действительно синим глазом, вскочила и принялась командовать, ругаться и немножко допрашивать. А Еремеев, выглянув в окно, увидел всполохи подлетающих к воротам синеглазок, подумал, да и пошел обратно в КБ, к СПАЗу и народу. Здесь ему делать было нечего.

И никто на третьем этаже в ближайший час не вспомнил ни про мужика в форме охранника, ни про Гульшат с Захаровым, ни про фээсбешников.

Глава 4 Чулманск. Леонид Соболев, Марат Маликов

– А если они умерли? – спросила Неушева плаксиво.

Простреленный хлыщ зло хахакнул и тут же замолчал, шевеля выпендрежными подошвами – больно стало. А Соболев рассудительно объяснил Неушевой и себе:

– Да живы, что вы, в самом деле. У того пульс, я же слушал, а Юрий Петрович – ну, сейчас мы его…

На того Неушевой было плевать, а вот за Захарова она переживала, как за родного. Теребила его, водрузила голову себе на колени и разве что искусственное дыхание делать не пыталась.

Под окнами шумело и клокотало – к выбывшим бойцам подоспела помощь. Которая бывает необходимой и несвоевременной. Соболев потрогал шею каэра, решил, что чем позже тот придет в себя, тем лучше. Осторожно, накинув шарф, поднял пистолет и подсунул его под спину любимому коллеге – так, чтобы контакта не было, но чтобы контрик, оклемавшись, даже перепугаться потере табельного оружия не успел. И пошел к Захарову.

Захаров выглядел и впрямь не очень хорошо. Лицо у него было серым и осунувшимся, а дыхание дробным, как разговор в бричке.

Соболев не без труда опустился на корточки – все-таки хлыщ что-то ему не порвал, так отбил, – вгляделся в лицо Захарова, судорожно вспоминая правила реанимации вырубленных пенсионеров. Ничего определенного не вспоминалось.

– Так. А давайте-ка мы сейчас водички ему дадим, – сказал он, чтобы сказать что-нибудь, и уверенно подхватил Захарова за затылок, неожиданно горячий под мяконькой сединой. – Девушка, вы из чайника нацедите, пожалуйста. А, света нет. Ну тогда зачерпнуть…

– Стоп-стоп-стоп, – сказали сзади, и Соболев вздрогнул.

Рядом, тесня его, опустился на колени мужик в черной форме. Он отвел руки Соболева, подсунул ладонь под седину, не глядя отодвинул Неушеву, которая с готовностью отползла на пяточках, и начал что-то делать с Захаровым. Соболев несколько секунд оторопело пытался понять, что творится, по шевелению обтянутой черным сукном спины, с трудом поднялся. И сумел разобрать, что мужик, проворно перевернув пенсионера на живот, оттянул ему веко, губу, подержал руку на шее, и вдруг сильно потер Захарову уши – счищая, как кожуру с арахиса.