Ваша С.К.
Шрифт:
— Послушайте! — почти закричал Басманов. — В замке много котов?
— Котов? — переспросил граф растерянно.
— Котов, которые гоняют по крышам голубей. Много?!
— Вы думаете, они ее съели?
Басманов от хохота согнулся в три погибели.
— Вы умеете обращаться кошкой?
— Нет! — тут же закричал граф, борясь с желанием выплюнуть ответ в лицо бессердечного прадеда сбежавшей жены.
— И я тоже не умею, а жаль… — отозвался Басманов и достал из-за пазухи вторую фляжку.
— Да вы просто… — Фридрих не договорил, шарахнув себя ладонью по лбу. —
— Нашли все-таки! — подскочил Федор Алексеевич, швырнув закупоренную фляжку на диван. — Я же говорил…
Граф вынул из томика тонкий нож для разрезания писем:
— Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся, — И нам сочувствие даётся, как нам даётся благодать.
Он вопросительно посмотрел на Федора Алексеевича, который явно о чем-то задумался, но не дождавшись от него ответа, принялся рассуждать сам:
— Понятно, что я обидел Светлану своими словами, обидевшись на ее слова, сказанные во сне. А должен был пожалеть…
— Ее пожалеет другой! — вдруг оживился Федор Алексеевич. — Где у вас тут православная церковь? Светлана там!
Хмельной упырь пошатнулся, но все же удержался на ногах.
— С чего вы взяли? — едва слышно прошептал граф, вцепившись в стол ставшими совершенно белыми пальцами.
— Ключевое слово — благодать.
Басманов сделал нетвердый шаг к столу и, перегнувшись через него, схватил графа за руку.
— Что вы стоите, как истукан! Она встретит там рассвет с молитвой в надежде, что Он простит ее и примет в свое лоно.
Граф метнулся к раскрытому окну, а через секунду и ворон полетел следом в надежде не отстать от летучей мыши, хоть крылья не особо его слушались. Совсем скоро чёрная птица уселась на деревянные ворота и рухнула вниз, чтобы подать руку графу, который лежал ничком на освященной земле.
— Поднимайтесь! Вас не крестили в православии, так что ничего с вами не случится.
Фридрих приподнял голову: он был жутко бледен, руки дрожали, а на лбу даже выступили крупинки пепла.
— Меня здесь венчали, — голос графа то появлялся, то пропадал. — Во время обряда я упал в обморок, уронил венцы и потушил свечи. Вы же знаете, что это предзнаменование несчастья? Моя жена и ребенок умерли, и теперь Светлана…
Федор Алексеевич нагнулся к вампиру, поднял его с земли за шкирку и под руки, как раненого, выволок за ворота церкви.
— Ждите меня здесь! — сказал он жестко, уже без хмельного звона в голосе. — И не суйтесь в церковь!
Граф покорно кивнул, продолжая сидеть на земле. Федор Алексеевич хлопнул калиткой, в два прыжка одолел церковный двор и вбежал на крыльцо. Дверь оказалась запертой. Он поднял глаза: и окна затворены. Упырь подтянулся на руках и ступил на деревянный выступ, с которого смог заглянуть внутрь церкви: пусто. Спрыгнул вниз и побежал к часовне. Здесь дверь оказалась открытой, но внутри опять было пусто. Федор оглядел свечи — ни одной горящей, святая вода в купели тоже не тронута. Он хотел было выйти, но против воли схватил новую свечку, чиркнул ногтем и зажёг. Постояв немного в темноте часовни с зажженной свечкой в руке, Басманов шагнул
к Богородице, поставил свечку и занёс руку для крестного знамения, но, одумавшись, просто поклонился в пояс и поцеловал икону. По телу мертвого тут же прокатилась волна дрожи, а на глазах выступили слезы. Упырь попятился к выходу и вывалился во двор, в спешке даже не затворив дверей часовни.За оградой Фридрих фон Крок шевелил губами, не сводя затуманенного слезой взгляда с силуэта креста, вырисовывавшегося на фоне тёмного безлунного неба.
— Есть поблизости другая церковь?
Граф вздрогнул от вопроса упыря, хотя и заметил его приближение.
— Католическая только, — ответил вампир, медленно поднимаясь с колен.
— Нет, туда она точно не пойдёт. А православное кладбище, кроме этого церковного, имеется?
Граф опять отрицательно мотнул головой и снова взглянул в небо.
— Через час начнет светать. Давайте проверим замок. Вдруг Раду вернулся.
— Да вон же он… — прошептал Басманов за спиной графа и тут же расхохотался в полный голос. — Нет, ну вы поглядите… Бабы, да будь они неладны!
Фридрих обернулся и замер. По тропинке шли двое: Светлана в серой рубахе по колено и Аксинья, вовсе без рубахи, зато с косой, конец которой был привязан к ошейнику, но не волк вел русалку, а она тащили его волоком за собой.
— Прекратите смеяться, Федор Алексеевич! — крикнула возмущенная Светлана. — Я впервые наслаждаюсь тишиной… Тишиной… Никто не стреляет. Разве это не прекрасно?
Фридрих вздрогнул, поняв, что вопрос предназначался ему, а не замолчавшему, как и просили, упырю.
— Здесь всегда так тихо, — отозвался он и опустил глаза к понурому волку. Записка по-прежнему была привязана к ошейнику. — Вы пошли прогуляться?
— Да… Я давно не гуляла в лесу, не была на озере… Мне казалось, что война везде. А у вас здесь ее нет и впомине.
В словах Светланы графу послышалась горечь: его будто обвинили в дезертирстве.
— Ну, мы пойдём, — послышался хрипловатый шепот Басманова. — У вас есть час… На семейную вражду!
Фридрих подтянул к себе волка и вытащил записку, подцепил ногтем узел и развернул лист, чтобы протянуть Светлане, но замер: под его выведенной чернилами фразой «Я вас люблю» было аккуратно подписано кровью «Ваша С.К.»
Фридрих вскинул глаза на бесстрастное бледное лицо жены, потом перевёл взгляд обратно к записке, свернул ее и сунул в карман камзола, следя за тем, как Светлана трёт своё рассеченное ногтем запястье.
— Вы оставили нож в книге… — проговорил граф ещё более хрипло, чем до того Басманов.
— Я не трогала ни ножа, ни ваших книг…
И то верно — он давно не читал Тютчева и, должно быть, оставил нож между страниц, когда вскрывал последнее фронтовое письмо.
— Я просто гуляла. Я вспомнила, что у меня была ещё одна мечта — чтобы война закончилась. На мгновение я даже поверила, что везде теперь так тихо, как в ваших горах.
— Увы, Светлана… — граф отвернулся и только сейчас заметил, что они остались одни. — Велите им вернуться! Я не снял с Раду ошейник! Он не сможет принять человеческое обличье…