Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

Работа шла легко. Аксенов мог читать любую советскую (и вообще – любую) периодику, писать «Пейзаж», наслаждаться стабильностью своего положения, видом из окна башни…

6

Но вот – точка в «Бумажном пейзаже» поставлена. Пришла пора переездов. Аксенов и Майя селятся на улице G на юго-западе столицы. Затем перемещаются на 3-ю улицу. В мае 82-го – на улицу Вайоминг, близ площади Дюпон и района Адамс-Морган. После живут в апартаментах на Линган Роуд. А потом – в доме на Эвондейл драйв 22030, в Фэафэксе (Вирджиния).

Нельзя сказать, что Аксенов активно участвует в жизни эмиграции. Но и не избегает ее. Он посещает русские храмы Балитимора и Вашингтона, «Русский дом». В Европе видится с Максимовым, Войновичем, Некрасовым, Гладилиным, Зиновьевым, в Штатах – с Соколовым, Довлатовым, Алешковским, Неизвестным и другими изгнанниками. К представителям разных волн эмиграции он относится с разной степенью иронии, но с большим пониманием… Он верит: эмигранты способны добиться успеха в приютившем их «другом мире». У евреев, поляков, венгров, чехов, немцев, ирландцев, мексиканцев и других – получилось. А наши чем хуже?

Его увлекают истории успеха русских эмигрантов, но судьба людей, оторванных от Родины, печалит. Об этом – рассказ «В районе площади Дюпон». История умершего от СПИДа вашингтонского москвича Евгения Кацнельсона. Анатолий Макаров считает, что под именем Жени скрыт бывший артист театра «Современник» Лев Вайнштейн. Тот, что так сильно сыграл Янкеля в «Республике ШКИД» и Леню Гуревича в «Хронике пикирующего бомбардировщика».

И хотя в официальной биографии сказано, что Лев скончался от осложнения после пневмонии, и, возможно, так оно и было, это не делает историю Жени менее грустной.

Смерть на чужбине. Это и трагичная возможность, и метафора.

Эмиграция – особая личная ситуация и душевное состояние – тема, звучавшая в книгах Аксенова всегда, прозвучит и в его больших романах 80–90-х годов: «Бумажный пейзаж», «Новый сладостный стиль», «Кесарево свечение», «Редкие земли» и в других текстах…

Эмиграция – это оторванность от близких тебе людей и мест. От родной культуры.

Эмиграция – несладкая ситуация, когда «писателю, чтобы сохраниться в профессиональном артистическом качестве, – пишет Аксенов в одном из писем, – нужно искать подножный корм, привыкать к амфибиозности существования…». И, сдается мне, в случае с Аксеновым «нужно» и «хочу» совсем не совпадают.

Среди эмигрантов у Аксенова было немало друзей. Но при этом… Как он описывает нравы этой среды! И не в статье, рассчитанной на публичный отклик, а в частных посланиях. Его угнетает «на редкость грубое и бестактное» увольнение из журнала «Грани» Георгия Владимова, который, на его взгляд, «относится к небольшому числу честных людей и… выгодно выделяется среди очумевших мегаломанов или наглых провокаторов, вроде гиньольной пары Синявских»[226]. Его поражает, «как люди, дома перед лицом общего пугала, хранившие по отношению друг к другу хотя бы лояльное молчание, здесь развернулись в надменности, интриганстве и общем сволочизме. На вечеринках прежде всего оглядываешься – с кем нельзя говорить о Х, при ком нельзя упоминать У, будет ли уместным сказать об И пару теплых… Приходится проводить отбор и сокращать прежние связи. Любое подобие успеха <…> вызывает тихий, но отчетливый скрежет зубовный. Особенно стараются те, кому как бы и там, и здесь недодали, против тех, кому там пере-дали, да и здесь-де не по праву хапают. Соискательство славы принимает курьезные формы. Парикмахер Лимонов[227] в нежном возрасте 40 с чем-то лет изображает юного ниспровергателя… В Израиле пышет злобой Милославский[228], из крепостных евреев князей Милославских».

Всё это тяготит Аксенова. Да и дела в Штатах складываются не так блестяще, как хотелось.

7

Порой в периодике появлялись тексты отнюдь не дружественные. В июле 1985 года в журнале Commentaryвышла статья американской писательницы Фернанды Эберстадт «Вон из ящика и – на Запад»[229]. И посвящена она была активно тогда издававшимся на Западе русским прозаикам. И жителей СССР, и изгнанников объединила под маркой «советские», означавшей не убеждения или образ жизни, а географическую идентификацию. Конечно, Фернанда понимала разницу, но не могла или не хотела покидать круг привычных понятий, в котором отсутствует «американец-политэмигрант». Так, для Фернанды и член СП Юрий Трифонов, и покинувший СП Василий Аксенов – оба soviets – советские.

И все (почти) дрянные. Вынув из ящиков столов напиханные туда «непроходные» в Союзе рукописи, они притащили их на книжный рынок Запада. А здесь и без них от текстов тесно. И еще, подумайте: как же это так – Россия подарила миру великую литературу, в СССР выходят сотни журналов, сборников, романов – а этих не печатают.Почему если их не хотятдома, то нужно издавать у нас? Что у них есть интересного для нашего читателя? Пусть они там у себятрижды Солы Беллоу и Грэмы Грины, кому здесь нужны эти «ренегаты-коммунисты», «гедонисты – дети "Оттепели"» и «религиозные ортодоксы, чуждые и коммунизму и Западу»? Они и пишут не то. И не так. И не про то. И живут неправильно.

Вот, скажем, Аксенов. Шпана. Анархиствующий сластолюбец. Советская власть его и так холила, и этак лелеяла, своего «официального бунтаря». Порой за дерзости ему делали внушения, но потом прощали и всё разрешали. А он то бузил, то каялся. А вообще, он, типа, советский Норман Мейлер (вообразивший себя Хемингуэем) – любитель спорта, джаза, водки и баб.

И – он сюрреалист. Переводчики не знают, что делать с «Затоваренной бочкотарой» (Surplussed Barrelware). В ее английской версии объем справочных сносок едва не превосходит сам текст! А читатель вряд ли найдет там что-либо кроме «литературных эхо», каламбуров и аллюзий.

Или вот роман «Ожог». Биография какого-то алкоголика и эротомана. Кого и чему она может научить, «несмотря на энергичность повествования, красочность описаний и хороший стиль», если «в роли основных метафор иллюзорных свобод выступают секс, наркотики и алкоголь», а «герои-свободолюбцы – понтовые блядуны и дорогие шлюхи»?

«К чему Аксенов ни притронется, – сетует Фернанда, – он все превращает в какую-то пакость: выпивку – в похмельный бред, секс – в разврат. У него и хирург у своего стола пахнет "московским плейбойским букетом: коньяком "Реми Мартен", одеколоном "Ярдли", сигаретами "Кент", спермой и женской секрецией». Если изъять из «Ожога» мат, там «мало что останется, кроме "Ронсонов", "Фольксвагенов", виски "Джонни Уокер Блэк Лейбл" и одежек от Кардена».

Но даже такие русские – патриоты. А американец Патрик Тандерджет – нет. Он клеймит Америку позором, а ее флаг обзывает «заблеванной простыней». Где это слыхано?

Теперь Аксенов сибаритствует в Вашингтоне, гребя бабло за ругань на нашу культуру. Жаль, что Советы, «пожирая своих детей, изрыгают их» на наши лужайки. Ясно, почему в СССР его двадцать лет терпели, издавая и позволяя кататься по миру, но всё же выгнали. Достал!

И все они друг дружки стоят. И еще лезут в наши издательства! Ладно б сидели в эмигрантском гетто, издавались бы для своих, а то туда же – в Random House.

Такова вкратце статья Фернанды.

Понятно, она возмутила русских сочинителей в изгнании.

Максимов послал в Commentaryписьмо. В нем, уходя от дискуссии об Аксенове-писателе, утверждал: он «один из самых порядочных и стойких представителей нашего литературного поколения». Да, его покупали, но так и не подогнали его дар под советский ранжир. Восстав, он потерял больше других. «Если, – пишет Максимов, – это сделает Евтушенко… я первым подам ему руку». Что же до книжного бизнеса, то: «мы, воспитанные на вдохновенных примерах Вульфа, Фолкнера и Фитцджеральда… стали свидетелями превращения великой американской прозы в базар саморекламы и вульгарной подгонки под вкусы публики».