Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

Она мой последний варяжский корабль.

Она торопится к ныряльщику в объятья.

Я поднимаю ее на своих плечах…

Моя возлюбленная, о да,

она – это всё, чем я обладаю,

что считаю лучшим в себе. <…>

О ком это? Не о той ли немецкой девушке, которую, как думал Ваня, он потерял?

– И она, – пишет Аксенов в рассказе «Иван», – призналась, когда мы в августе 99-го собрались оплакивать Ваню, что никогда не переставала его любить[252].

* * *

Уход Ивана впервые породил у Василия Павловича мысль об отъезде из Америки.

Теперь он думал о нем всерьез.

Но в Штатах его держали: университет (в России он бы никогда не заработал таких денег преподаванием); недвижимость (для человека с его доходами это было самое удачное вложение капитала), стабильность бытия (ни от кого не приходилось ждать подвохов, в то время как в России они могли возникнуть на ровном месте и по любой причине).

Он не был богат. По штатовским меркам, конечно. Но уютно жил в верхней части «среднего класса». Андрей Вознесенский вспоминал, как прилетел из Парижа в Вашингтон и приехал в гости к Василию в новом нейлоновом костюме с искрой. Аксенов показал ему свой «Ягуар»-кабриолет. Поэт подивился. При этом где-то вблизи маячил молодой человек, всё время смотревший на них, не решаясь подойти. Друзья решили: он, видать, любуется машиной.

Аксенов позвал: подходи, мол. И тот подошел. И спросил у Андрея: где вы купили костюм?

Конечно, представить себе Аксенова в костюме с искрой невозможно. Это был не его стиль. Он предпочитал тонкую шерсть, твид, фланель, вельвет, лен и хлопок, джут, парусину, кожу и холст… Главная роль отводилась не лейблу, хотя часто марка одежды или машины сама по себе гарант высокого качества: Brooks Brothers, Barberry, Jaguar – не часто вызывают сомнения. Потому-то Аксенов и сажал героев в эти машины, облачал их в эти одежды: «Элегантный господин… Плащ при ходьбе обнаруживает бербериевскую[253] подкладку. Шарф демонстрирует родство с подкладкой плаща, а… пиджак и брюки явно напрашиваются в родственники восьмиклинному кепи, что же касается… туфель цвета старого бургундского с пунктирным узором, то они говорят сами за себя, то есть завершают этот почти совершенный облик в его динамической гамме». Само собой – в динамической гамме. Ибо именно «мягкого твида кепи-восьмиклинка легким скосом предлагает взгляду некую ненавязчивую дерзновенность».

Дерзновенность не чужда и автору описания. Ведь всё это куплено в «Once is not enough»[254] – в комиссионке. Однако вспомним джазовое верблюжье пальто! И многое прояснится.

Другое дело, смог бы Аксенов разъезжать в «Ягуаре», преподавая литературу в Московском университете? И сравнил бы он МГУ с Парфеноном? Да и хотел ли он жить в Москве?

Да, жилище в столице имелось.

Мэрия предоставила его писателю за десять лет до выхода в России романа «Кесарево свечение»[255]. Взамен изъятой квартиры в Котельниках он получил квартиру в том же доме. № 56. Подъезд, кажется, «В». Помню только, переступал с трепетом.

Мэрия не знала, что дарит писателю нового героя. А заодно и главное место действия будущего романа. Целый этаж! В такомдоме. Сталинский небоскреб на брегах Яузы и реки Москвы. Ведь это здесь, а не на Боровицком холме рождался когда-то славный град. Здесь гарцевала средь дубрав княгиня Улита. Здесь возводил частоколы боярин Кучка. Отсюда есть пошла быть матушка-Москва. «Москва-ква-ква». Очередной роман.

Но написан он будет не завтра.

А сегодня, в один из cветлых дней 1999 года, Аксенов – почетный гость на арт-фестивале в Тулузе. После его завершения он едет в Биарриц – курортное местечко, заповедник сёрферов и русских эмигрантов. Здесь жил Чехов. Провел детство Набоков. Бывал Стравинский. И до того там Аксенову понравилось, что захотелось вернуться. Желание это чудесно совпало с отказом Random Houseпечатать «Кесарево свечение». Так вот, в Биаррице, внимательно исследуя витрину агентства недвижимости, писатель нашел себе дом. На холме. Белый, с чудным садом: пальмы, магнолии, камелии, вид на Бискайский залив, равнину с черепичными крышами, отроги Пиренеев. В центре – православный собор Пресвятой Богородицы и святого Александра Невского. Русский ресторан. Приглашают: «Заходите на старый Новый год, будут одни русские». Аксенов и Майя заходят. Русские лица, французская речь. Третье поколение эмигрантов. Русские французы.

Отчего не поселиться в этом краю? Не сократить полеты в Москву на пять часов над Атлантикой? Профессор Аксенов решил себе это позволить. В 2004-м он оставляет университет, продает дом в Вирджинии и едет в Биарриц – на обрыв, к цветущим гортензиям и петуниям.

Работа здесь идет прекрасно. Никакого шума, кроме океана. Встал – и за рабочий стол. Потом – в кроссовки и бегом марш. Прогулка с «главой семьи Пушкиным Васильевичем» – тибетским спаниелем. Баскетбол с тенью. И снова – за стол. За новые книги: «Десятилетие клеветы», «Американская кириллица», «Зеница ока», «Вольтерьянцы и вольтерьянки», «Москва-ква-ква», «Редкие земли», в которых Биаррицу отведено особое место.

* * *

Порой наезжают гости. Скажем, Виктор Есипов. Идут гулять. Вдруг Аксенов как бы невзначай хвать друга за руку:

– Ты видел, как она на тебя посмотрела?

– Да кто же?

– Та мулатка?

– ???

– Беги за ней!

– Куда ж я побегу? Я ж языка не знаю!..

– Ну, смотри…

* * *

В Америке всё меряют. Длину дорог. Высоту небоскребов. Тиражи. Вес сограждан. В том числе и социальный – то есть рейтинг. Everybody who’s somebody[256]: политиков, бизнесменов, журналистов, спортсменов, ученых, дипломатов, звезд шоу-бизнеса. А агентство Washington ProFileзамерило рейтинг влиятельных эмигрантов из СССР. Строго в канун отъезда Аксенова.

В стартовый список, составленный с участием российских журналистов, работающих в Вашингтоне, включили более ста имен жителей США в первом поколении, чей родной язык – русский. Разбили их на пять групп. Из них американские эксперты – ученые, журналисты, специалисты по культуре, экономике, истории и политике, фактически формирующие общественное мнение, – выбрали произвольное число самых влиятельных, на их взгляд, персон. Их место в списке зависело от простого большинства голосов.

И Аксенов занял третье место в пятерке самых влиятельных иммигрантов – деятелей искусства. Два первых места получили Михаил Барышников и скрипач Исаак Штерн. Два последних – Андрон Кончаловский и Эрнст Неизвестный.

Так распределились места влиятельных мастеров культуры на берегах Потомака. На берегах океана в Биаррице такие вещи никого не волновали. Но вот любопытно: если бы кто-то взялся учинить такой рейтинг в Москве, какое место занял бы Аксенов?

Глава 6

Сталин и Вольтер: свидание вслепую

1

Въехав в небоскреб в Котельниках, Аксенов обнаружил на стекле одного из окон, обращенных в сторону Кремля, нацарапанные слова – послание из 40-х – 50-х годов: «Строили заключенные». За крышами вздымалась колокольня Ивана Великого. Ее имперская корона вздымалась над странной страной, постоянно напоминая: здесь вам не там, и нонеча не давеча; Россия отринула сталинский тоталитаризм, но кто сказал, что она не находится в напряженных поисках нового… Нового – чего? Тоталитаризма? Какого-нибудь постсталинского, посткрасного, постсоветского? Не обязательно. Но почему бы и нет? Ведь ты же вот прямо сейчас, в данный, так сказать, момент, обеими же ногами стоишь в самом что ни на есть средоточии тоталитаризма. Сталина уже полвека как нет, а тоталитаризм его в виде вот этого вот увенчанного звездищей небоскреба и поныне торжествует над Москвой. Перемигивается с такими же звездочками на сестрах-высотках, не забывая и о кремлевских подругах. Вон как они сияют свободолюбивым народам прожекторными московскими ночами. Их отсвет уловим на всем вокруг: на улицах, зданиях, машинах, лицах людей. В их душах.