Ватерлиния (сборник)

– Хорошо, – сказал Шабан. – Так как же мне тебя звать?

– Игорь.

– Давай я все-таки понесу тебя, Игорь.

– Я не устал. Я уже взрослый.

– Кто это тебе сказал?

– Папа. И ты меня больше малышом не зови, ладно?

– Как скажешь. Может, передохнем?

– Не надо.

Шабан очень хорошо видел, что мальчик устал. Но ничего, до станции дойдет, а там – расстанемся. Вероятно, навсегда. Пересадка личности и в этот раз прошла успешно – а когда, спрашивается, она проходила не успешно? Теперь он – Игорь, у него есть отец и мать… вернее, были. Новая методика действительно хороша: ментограмма выполнена идеально и подсажена так, что никакой специалист не заподозрит в мальчишке-сироте не землянина, вся необходимая и даже избыточная информация о покойных родителях заранее внесена куда следует – в банки данных, в документы, в память людей… Хорошая работа, убедительная, можно быть почти уверенным, что никакая сволочь не сунет нос в его жизнь. Не то что раньше. Больше никакой неаккуратности, никаких черных кораблей. Подсажена даже усталость – а ведь всего десять минут назад мальчишка лежал в анабиозе…

– Ты действительно мужчина, Игорь, – сказал Шабан.

Мальчик остановился, захлопал глазами. Очевидно, ждал какого-то подвоха. Шабан улыбнулся.

– Ладно, пошли.

– Наверно, мама и папа спаслись, – сказал мальчик, с надеждой глядя в глаза. – Как ты думаешь?

– Не знаю, – ответил Шабан. – Наверно, спаслись.

– Когда дом развалился, их тоже на крыше унесло, как эту кошку. А меня на дереве. Я чуть не утонул. Когда меня сбросило, папа крикнул, чтобы я хватался за дерево, а я хотел плыть обратно. Я умею плавать.

– Хорошо, что ты не поплыл… Это был ваш дом?

– Нет, у нас другой дом. А тот был чужой. Мы приехали отдыхать.

– А-а.

Слева направо низко над насыпью с шелестом потревоженного воздуха прошла летающая платформа со значком спасателей на днище и потянула над водой к развалинам. На идущих своим ходом мужчину и мальчика спасатели не обратили никакого внимания, а это значило, что лагерь действительно близко. Впрочем, Шабан и так знал это.

Убожество, думал он, неприязненно рассматривая залитое водой до кроны, каким-то чудом уцелевшее дерево с сорванной ураганом листвой и понуро сидящей на ветке вороной. Погодой управлять не научились. Только предсказывать катаклизмы, и то не всегда удачно, только бежать от них со всех ног и оказывать помощь… Правда, надо признать, что без природных катаклизмов работа мусорщика была бы труднее. Но сейчас я поднатужусь и признаюсь хотя бы самому себе в том, чего всю жизнь стыдился Менигон: это – мой мир. Он тут, под ногами. Эта насыпь. Эта вода. Этот мальчик, которому предстоит стать землянином. Прекрасный, холодный и могущественный Ореол – не для меня, хотя я его часть. Возможно, люди в исторической перспективе действительно обречены, и не потому, что истребят друг друга, хотя, надо признать, они делают это охотно, с энтузиазмом, – а потому, что над ними висит потолок, который им не одолеть. Ведь и Ореол, изначально имевший в тысячу раз больше шансов сделать это, – флуктуация, случайная удача в попытках найти дыру в потолке. Человечеству не повторить этого никогда, а то, что не движется, рано или поздно гибнет, неважно – через сто лет или через миллион. Потому-то Ореол и сбрасывает к вам свой мусор, ненужный ему и совершенно безвредный для вас. Сбрасывает тех, кто недостоин в нем жить, кто слишком человек…

Больше они не разговаривали. Холмы постепенно приближались, разлившаяся до самого горизонта вода обтекала их справа и слева, и уже был виден впереди кусок станционного дебаркадера. Лагерь, очевидно, находился дальше. Иди, малыш, сказал про себя Шабан. Там палатки, сборные домики, сухая одежда, еда. Там о тебе позаботятся, там тебя выслушают и попытаются найти твоих несуществующих родителей, и ты, наверно, будешь плакать, когда их не найдут, но плакать так, чтобы взрослые не видели, ведь ты уже большой. Иди туда, малыш. Там твой дом. Ты пройдешь десяток шагов и забудешь меня навсегда, в твоей ментограмме не останется и следа воспоминания о невзрачном лысоватом дядьке, чей путь пересекся с твоим, но я буду присматривать за тобой, малыш. Обещаю. Не как Менигон. Я буду присматривать за тобой и за сотней таких, как ты. Я не дам вас в обиду. Вы брак Ореола, мусор Ореола, не отвечающие кондициям мальчики и девочки, выброшенные за ненадобностью, но из вас получатся прекрасные земляне, настоящие люди, и пусть вас станет больше…

Иди, малыш…

Он остановился. Мальчик шел вперед, устало, но упрямо шлепая по гравию мокрыми сандалиями, и, пока он не скрылся из виду, Шабан смотрел ему вслед.

1997–1998 гг.

Вычислитель

Глава 1 Изгнанники

Если бы кому-нибудь взбрело на ум отведать здешней воды, он несомненно нашел бы, что она горька, имеет внятный тухлый привкус и вдобавок заметно солоновата – не настолько, чтобы ее совсем нельзя было пить, однако вполне достаточно, чтобы напрочь отбить такое желание у любого, кто не издыхает от жажды.

И вид воды тоже не радовал глаз. Вдавив кружку или котелок в упругий ковер из переплетенных растений, жаждущий мог нацедить порцию бурой от торфяной взвеси жижицы, часто с маслянистой пленкой на поверхности и всегда с полчищами суетящихся крошечных организмов, совершенно безвредных, но вызывающих омерзение даже у не слишком брезгливого человека.

Бредущий по болоту не умер бы от жажды, не имея при себе опреснителя или фильтра с ионообменником, совсем нет. Более того, потребление солоноватой воды не грозило его здоровью по меньшей мере в течение нескольких недель, а что до неприятных ощущений, то это, как водится, дело сугубо личное и мало кому интересное. Равным образом никого и никогда не интересовало, грозило ли бы обезвоживание организма тому, кто проведет на болоте свыше нескольких недель. Не интересовало просто потому, что прожить на болоте столь долго – уже из разряда невероятных чудес, требующих столь же невероятного везения, и вода тут совершенно ни при чем.

Легенды были, да. Но не статистика. Ни на Хляби, ни на любой другой планете, освоенной людьми, статистика не оперирует категориями невероятного.

Большой автобус без окон, со значком департамента юстиции на борту низко протянул над плоским берегом, погасил скорость возле вышки энергоизлучателя, убрал антиграв и с коротким скрежетом опустился на щебнистую почву. Судя по скучной невыразительности подлета и посадки, управлялся он киберпилотом, давным-давно нащупавшим оптимальную последовательность маневров на данном маршруте и не склонным экспериментировать. Чмокнув, лопнула дверная мембрана. Подобно дразнящему языку выдвинулся и лег на щебень трап.

Те, кто вышел из автобуса, четко делились на две категории: люди с оружием и невооруженные. Последние были скованы между собой наручниками в длинную цепочку. Их было десять: семеро мужчин и три женщины, одетых в тюремную униформу – тяжелые башмаки, черные обтягивающие штаны, мешающие чересчур быстрой ходьбе, не говоря уже о беге, черные тюремные робы с большим белым кругом на спине, светящимся и в темноте, однако же не настолько ярко, чтобы помешать прицеливанию.

Одна из женщин всхлипывала. Мужчины угрюмо молчали. Кружилась и лезла в глаза мошкара.

По знаку старшего в команде, немолодого плотного служаки со скромными нашивками лейтенанта и лицом кирпичного цвета, конвойные рассыпались цепью и взяли оружие на изготовку. Пусть у осужденных нет ни малейшего шанса избежать наказания, в деле исполнения приговора случается всякое. Кто-то может вообразить, что умереть, попытавшись убить другого, – легче.

Первым от человечьей гирлянды отцепили ничем не примечательного мужчину лет тридцати пяти. Подтолкнув в спину – мимо вышки, к болоту, начинавшемуся шагах в ста, – сообщили сиплой скороговоркой:

– Туда. Пройти двадцать шагов, повернуться, ждать. Марш.

Мужчина потер запястье. Оглянулся через плечо.

– Кордонный невод снят?

– Специально для тебя оставили, – ухмыльнулись сзади. – Пошел, умник. Других задерживаешь.

Мужчина сделал шаг. На втором шаге он по-футбольному пнул носком ботинка кучку мелкого щебня – веером брызнули камешки. В трех шагах впереди они наткнулись на что-то невидимое, взвизгнули и повисли серым облачком. На землю посыпался песок.

– А я думал, что на Хляби смертной казни не существует, – кротко произнес мужчина. – Я ошибался?

– На вышке! – гаркнул служака, задрав к небу кирпичное лицо. Наверху показалось другое лицо, не кирпичное, заспанное. – Спишь? Гауптвахты захотел? Почему не снял кордон?

– Виноват, – отчаянно пискнули сверху. – Э… на болоте замечено движение, господин лейтенант.

– Врешь, как всегда. – Кирпичный служака презрительно сплюнул под ноги. – А хоть бы и так – что мне твое движение? Живо снимай кордон. Жду три секунды, о четвертой пожалеешь.

– Готово, господин лейтенант.

– Отставить словоблудие! Как положено рапортовать?