Ватерлиния (сборник)

– Утихни, мусорщик. Я понял.

Пренебрежения в голосе куратора Менигон не уловил. Он и не пытался уловить. Что с того, что мусорщик, кому-то надо и мусором заниматься, всякая работа на благо Ореола достойна и уважаема, если делается от души, а по-другому и не бывает. Неспособных нет. Ранняя отбраковка делает дело, даже на Земле об этом начинают догадываться.

– Спустись к нему, мусорщик.

– Его прощают? – спросил Менигон.

Куратор посмотрел на него так, что пришлось отвернуться. Вредно подолгу жить вне Ореола, начинаешь забывать элементарные вещи. Ореол не прощает и не наказывает. Ореол отсекает от себя лишнее, это очень тонкая работа – заметить лишнее и вовремя убрать, пока оно не пустило корни. Лучше перестраховаться, допущенную ошибку можно потом исправить.

– Пригласи его сюда, мусорщик.

– Ясно, равный.

Так и есть, они там намерены исправить ошибку. Исправлять будет мусорщик – это его работа, работа очень редкая, один-два случая на сто лет, – а куратор проследит, чтобы все было как надо. Потом он подхватит эстафету и передаст ее дальше, потом еще дальше и так до самого Ореола, до окончательного исправления ошибки. Что нужно отбракованному, чтобы Ореол признал свою ошибку? Может быть, взорвать одну-две горы?

– Ты еще здесь, мусорщик?

– Иду, равный.

Надо идти. Искандер обалдеет, когда к нему с неба аки ангел спустится его бывший наставник. Кстати, почему бывший? И сейчас придется наставлять, куратор имеет в виду именно это. Добрый ангел-хранитель, мудрый и всепрощающий, заботящийся по-отечески – кто может поклясться, что никогда не мечтал о таком, хотя бы подсознательно? Искандер не может, нет сомнения. И это замечательно.

«Ну вот и все, Искандер. Ты видишь, как просто все кончается. Нужно только смотреть на человечество со стороны, а лучше сверху, и тогда все будет очень просто. Попробуй, это совсем не трудно. Неаппетитное зрелище, правда? Забудь свои земные детские воспоминания, их не было. Забудь все до того дня, когда твой отчим привел тебя в кадетскую школу».

«Это был ты, Винс?»

«Нет, это был другой мусорщик. Меня тогда на Земле не было».

«А мои настоящие родители?»

«Они в Ореоле. Возможно, они захотят с тобой встретиться».

«Возможно?!»

«Если найдут время. Мы очень много работаем, Искандер. Без этой работы и тщательнейшего, скрупулезнейшего отбора достойных мы бы никогда не вырвались вперед и не стали такими, какие мы есть. Человечество унизительно следует законам природы – мы научились менять их по своему вкусу. И создавать новые. Вселенная людей тесна и убога даже по сравнению с внешним уровнем Ореола, а ведь в нем двенадцать уровней. Будущее человечества ничтожно по сравнению с нашим будущим. Мы работаем на будущее, Искандер. Мы его делаем».

«А своих отбракованных детей вы, значит, отправляете на Землю? Вываливаете мусор?»

«Именно мусор, Искандер. На Земле ему самое место».

Хорошая фраза. Вот так и надо ему сказать, пусть прочувствует. Захочет стереть ложную память – сотрем. Восстановить истинную? Может быть, лучше не надо: маленький мальчик, больше всего боящийся быть отбракованным, преувеличенные детские страхи… Ошиблись, бывает. Радуйся, бывший человек, ты признан достойным Ореола!

«А Лиза?»

«Что – Лиза?»

«Ее ведь можно спасти, правда? Ты ведь ее оживишь? Ну скажи мне, Винс!»

«Зачем?»

«Винс!»

«Она никогда не сможет встать вровень с нами. Ореолу не нужны примитивные биороботы».

«Плевать на Ореол! Винс! Сделай же что-нибудь, это не для нее, это для меня. Вы же там всемогущие, для вас это раз плюнуть. Не нужно мне никакого Ореола, оставь меня здесь, только оживи ее, слышишь, только оживи, ведь ты же можешь!..»

Могу, подумал Менигон. Наверное, именно поэтому при исправлении ошибки всегда присутствует куратор: от этих мусорщиков можно ждать чего угодно. Специфика работы у них такая: одной ногой в мусоре, другой в Ореоле. Ни один мусорщик не скажет, что ему по душе эта работа. И ни один из них не хочет навсегда уйти в Ореол. Почему? Об этом не говорят. Даже мусорщик с мусорщиком не станут об этом говорить. Это стыдно. Никто из нас не признается в том, что мы просто любим этих людей, это бездарное, грешное, плоско-нахрапистое человечество с предсказуемым будущим, что часто, очень часто нам отчаянно и бесплодно хочется помочь этому человечеству стать немного счастливее, помочь хотя бы одному человеку, хотя бы одному…

– Равный, – сказал Менигон, – ты уверен, что он согласится вернуться?

Варетлиния

Часть первая Поплавок

Глава 1

Смерч рассыпался в полумиле по правому борту; только минуту назад ходил зигзагами, медленно приближался, рос в высоту, пил море бешено вращающимся рукавом – и вот, пресыщенный, рухнул сразу, опрокинув в океан килотонны воды. Большая волна подбросила капсулу. Уронила в провал. Еще волна, уже поменьше. И еще. Качнула. И снова штиль. Ни волны. Ни ветерка. Лишь мелкая рябь, бегущая неизвестно откуда. Лишь прорывы в тучах, а в прорывах – нестерпимо слепящие, бьющие наотмашь лучи солнца.

Лишь одиночество…

Филипп позволил подъемнику вознести себя на палубу, короткую и узкую, изъеденную укусами волн. Подъемник еще работал. В принципе, существовал еще трап, оканчивающийся аварийным люком, открывающимся вручную, – но люк после бомбежки заело намертво, хорошо еще, что не сорвало совсем.

Обшивка была цела и даже на глаз находилась в довольно сносном состоянии. Не пузырилась после случайного цунами, не крошилась, отваливаясь кусками, как бывало с капсулами, пересекшими на предельной скорости пятно желтого прилива. От желтого прилива нужно уходить только на предельной скорости и немедленно возвращаться на контрольный пост или прямо на Поплавок, послав кодированную шифровку о прекращении патрулирования. Инструкции точны. Через два-три дня поднявшийся из глубины пласт маслянистой жгучей жидкости растечется по поверхности океана и под лучами солнца утратит активность – но этого времени с избытком хватит, чтобы вчистую растворить крейсер высшей защиты, не то что капсулу.

Никто не знает, отчего возникает желтый прилив. Среди противоречивых гипотез преобладают биогенные. Родившись на пятисоткилометровой глубине вблизи границы Вихревого пояса, плотный кокон, состоящий из смеси органических кислот и вихревой оболочки, быстро поднимается к поверхности. Уплощаясь по мере подъема, он всплывает гигантской линзой от одной до сотни миль в поперечнике. Там, где он всплыл, ничего особенного не происходит, вид океана мало что скажет самому внимательному глазу. Зато рецепторы на обшивке – что капсулы, что крейсера, все едино – передадут на кожу глубинного пилота щадяще ослабленное ощущение жжения, и одновременно замигают, заквакают, взвоют индикаторы, сообщая, предупреждая, категорически требуя: уходи! Немедленно прочь отсюда! Или ныряй поглубже, если еще доверяешь прочности разъедаемого корпуса.

Взамен отказавших рецепторов остаются глаза. Бесспорно, есть смысл следить за обшивкой и в том случае, если плавсредство потеряло ход. Свою жизнь не спасешь, конечно, но хотя бы успеешь умереть безболезненно. Барахтаться в кислоте еще никому не нравилось.

Иногда желтый прилив можно предсказать, если регулярно брать пробы воды на соленость и радиоактивность. Филипп делал это, сам не понимая зачем. От желтого прилива ему не уйти и не поднырнуть под линзу – ослабевший корпус не выдержит теперь и пятисотметрового погружения.

Мертвая зыбь покачивала капсулу. Как вчера, как третьего дня. Поборов отвращение, Филипп осмотрелся по сторонам. Пусто. Лишь в свинцовых тучах далеко на юге закрутился было новый смерч, потянулся к воде гнутым хоботом и, не дотянувшись, рассеялся. В субэкваториальных широтах смерчи не редкость. Бывают и тайфуны. Часты неведомо откуда налетающие грозы с обилием шаровых молний. Гидросейсмы. Неожиданные водовороты, способные увлечь капсулу на десятимильную глубину. О желтых приливах нечего и говорить – самое обычное дело.