Вдали от тебя

empty-line/>

26

ТРИ ГОДА НАЗАД (ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ)

— Ну же. Открывай дверь. — Мина стучится уже третий раз.

Я заперлась в ванной, пытаясь нанести столько тоналки, чтобы скрыть шрам на шее. Неудачно. Сколько бы я ни намазала, очертания все равно видны.

Прошло почти полгода с аварии, и от идеи похода на танцы, иронии похода на танцы, когда резкие движения еще вызывают сильные боли, мне хочется кричать и вопить «нет, нет, нет», как маленький ребенок. Но мама была так взволнована, когда Коди позвал меня, а Мина бесконечно трещала о платьях, что я не смогла заставить себя отказать им.

Но сейчас мне не хочется даже выходить из ванной. Мне ненавистно, что я такая кривая и косая, что при каждом шаге приходится опираться на трость.

— Соф, если ты не откроешь эту дверь через пять секунд, я выбью ее. Обещаю. — Мина сильнее колотит по двери.

— Не сможешь, — говорю ей, но улыбаюсь, представляя, как придется попотеть этой малявке ростом сто пятьдесят семь сантиметром и весом в сорок пять килограмм, чтобы выбить дверь.

— Смогу! Или приведу Трева, у него-то точно выйдет.

— Не смей приводить Трева! — Каждый раз, когда мы с ним наедине, он хочет извиниться — хочет исцелить меня.

Мне даже через дверь понятно, какое у нее сейчас лицо.

— Приведу! Уже бегу за ним. — Раздаются преувеличенно громкие шаги — Мина топает на месте. Мне видно тень ее ног из-под двери.

Я бросаю флакон тонального крема в косметичку и мою руки. На открытые плечи спадают идеальные локоны, завить которые меня уговорила Мина.

— Сейчас выйду.

Подтягиваю вырез платья повыше. Оно из прекрасного красного шелка — на его фоне моя кожа выглядит молочной, а не болезненно-бледной, — но маме пришлось отдать его портному, чтобы пришить к V-образному вырезу кружева, прикрывающие худшие рубцы.

Мы целую вечность искали что-то с рукавами. Перемерили, наверное, около полусотни платьев, находясь в одной примерочной, пока мама ждала снаружи. Мина нянчилась со мной, помогая с ворохами тюля и атласа. Она взяла меня за руку и помогла устоять на месте, и, когда отпустила (держав слишком долго, кожа к коже, полуодетая я в крошечной комнатке), она покраснела и запиналась, когда я спросила, в порядке ли она.

Снова боли в ноге. Трость я оставила в спальне, но теперь она не помешала бы, пусть я даже смотреть на нее не могу.

Достаю оранжевый пузырек из украшенного бусинами клатча, на котором настояла Мина наряду с платьем. Высыпаю две таблетки.

Она снова стучится.

— Выходи, Софи!

Вытряхиваю третью. Наклоняюсь, чтобы запить их водой из-под крана, и убираю флакон.

Я открываю дверь; скрывая уродливые шрамы, ноги обволакивает красный шелк. Незнакомое, почти приятное чувство.

Мина сияет улыбкой.

— Посмотри на себя. — Она уже переодета в серебряное платьице, загорелая кожа мерцает от хайлайтера. Миссис Бишоп явно разозлится от высокого разреза на этом платье в греческом стиле. — Я была права — оно идеально подошло.

Она оборачивается. Ее завитые волосы собраны лентой с серебряными листьями, из-под которой выбиваются несколько прядок. Мина что-то ищет в одеялах на своей кровати.

— У меня есть сюрприз! — Она чуть ли не вибрирует от нетерпения.

— Какой же? — подыгрываю я, потому что она очень счастлива. Хочу, чтобы она всегда была счастлива.

Достает она ее триумфально.

Трость, которую она сжимает, красного цвета, идентичного платью оттенка. По всей длине Мина приклеила к ней красные и белые кристаллы, переливающиеся на свету. Из рукояти выходят ленты, красные и серебряные спирали покачиваются в воздухе.

— Ты украсила мою трость. — Я беру ее, улыбка такая широкая, что еще немного — и лицо треснет. Прижимаю ко рту руку, словно хочу ее спрятать, эту улыбку, удержать, и плачу, а слезы, наверное, портят весь макияж. Но мне все равно, потому что Мина делает то, что не удается больше никому: благодаря ей моя жизнь становится лучше, наполненной блеском и бархатом, и в этот момент я так сильно люблю ее, что не могу сдержаться.

Так что это я и говорю, потому что это правда, потому что рядом с ней никак иначе и быть не может:

— Я люблю тебя.

И вот, лишь на секунду, в ее глазах я замечаю вспышку, она быстро ее прячет, но я все вижу, прежде чем Мина обнимает меня и шепчет:

— Я тебя больше.

27

СЕЙЧАС (ИЮНЬ)

Рейчел уезжает к папе с обещанием разобраться с флешкой как можно скорее. Я начинаю утренние упражнения йоги, но вчера я слишком много из себя выжала. Так что после четырех подходов позы воина мне приходится свернуть и убрать коврик.

Важно понимать, когда твои силы на исходе.

Джинсы так и валяются на полу, где я их оставила прошлым вечером, и, когда я их поднимаю, из заднего кармана выпадает конверт, в котором лежала флешка.

Внутри обнаруживается сложенный блокнотный лист, который я как-то не заметила сразу. Разворачиваю его и вижу незнакомый почерк:

«Малыш, пожалуйста, просто ответь на звонок. Нам надо об этом поговорить. Просто поговорить. Только возьми трубку. Если продолжишь игнорировать меня, ничем хорошим это не закончится.»

Переворачиваю записку, но подписи нет.

Это и не важно. Скорее всего, она от Кайла.

«Если продолжишь игнорировать меня, ничем хорошим это не закончится.» Перечитываю предложение снова и снова, зациклившись на нем, как в бесконечной петле разума.

— Софи?

Отрываю глаза от бумажки в руках. Папа, насупившись, стоит в дверях комнаты.

— Прости. Ты что-то хотел?

— Просто говорил, что уезжаю. У меня ранний ланч с Робом. Мама уже ушла. Родная, ты в порядке? Ты как-то побледнела. Я могу отменить...

— Все в порядке, — отвечаю ему, но в ушах звенит. Уже перебираю в уме места, где сейчас может находиться Кайл. — Просто переборщила с йогой. Колено болит.

— Принести льда?

— Я справлюсь. И не нужно ничего отменять, пап. Иди на ланч. Передавай от меня привет тренеру. — Мне нужно, чтобы папа уехал из дома. Нужно найти Кайла. Где он может сейчас быть? Дома?

— Ладно, — говорит папа. — Звони тогда, если станет хуже.

Я улыбаюсь, что он принимает за согласие.

Сжав записку Кайла в руке, жду, пока папин седан не скрывается из вида. Затем беру телефон и набираю номер Адама. Хожу по комнате, пока идут гудки.