Вдовы (сборник)

— О, довольно, Эйлин. Если бы во мне вообще было больше понимания ближних, я бы переквалифицировался в священники.

— Это еще что значит?

— А ты попробуй сообразить. О'кей?

— Не буду. Так что же?

— А то. Дескать, кто теперь не даст мне к ней прикоснуться после изнасилования...

— Так вот как глубоко это зашло?!

— Да при чем тут это! Куда зашло... А туда, что это не я тебя изнасиловал. И не я вышел на тебя с ножом. А если ты в своей башке путаешь меня с теми... педрилами... Так? Тогда уж я никак тебе помочь не смогу.

— Да кто тебя просит помочь?

— Я-то думал, что нахожусь здесь потому...

— Никто тебя не просил о помощи.

— Она сказала, что вдруг я...

— Никому не нужна твоя паршивая помощь.

— Хорошо. Буду считать, что я не так все понял.

— И давай серьезно уговоримся вот о чем, — заявила Эйлин, — я вовсе не хотела корчить из себя жертву.

— И я этого не хотел.

Она посмотрела на него.

— Но разница в том, что я на этом карьеру не сделал, — сказал он.

— Извините, — вмешалась Карин. — Наше время вышло.

Дом, в котором отныне жил Томми, находился примерно в километре от церкви Святой Марии, куда ходил Карелла, когда семья поселилась в Риверхеде. Ее называли "Утоли мои печали" или "Наша Скорбящая Богоматерь".

Он перестал посещать богослужения в возрасте пятнадцати или шестнадцати лет, сейчас уже трудно вспомнить.

Кажется, из-за того, что один из священников ляпнул какую-то глупость, хотя это не помешало Карелле по-прежнему посещать по пятницам танцевальные вечеринки в полуподвале храма... Раздумывая ныне об этом, он приходил к заключению, что большая часть его преждевременной сексуальной активности сформировалась именно на этих вечеринках. Одному Богу известно, что в действительности творилось на танцплощадке. Ах, эта пылкая юношеская активность... Знал ли Господь, во что она выливалась? А если знал, отчего не наслал карающую молонью или что-нибудь такое еще?

Ну, допустим, персонально Он замечал не все, у Него других дел было по горло, как-то: вкладывать персты в бесчисленные язвы и так далее. Ладно. Но священник-то всегда мог обратить внимание на подозрительную лихорадочную сумятицу, сокровенное лапание юных ягодиц и персей, на суходрочку в полутьме? А ведь он стоял, сияя, рядом, возвышался в своей сутане над слоу-фоксом, доводившим младую поросль буквально до оргазма! И что же, так ли уж не догадывался, что никто из танцоров и думать не думал о вознесении хвалы в честь Пресвятой Девы Марии? Отец Джакомелло, так его звали. Молодой священник. Всегда улыбавшийся. Зато второй, тот, что постарше, наложил на Кареллу епитимью, заставив приходить на исповедь в самое неудобное время...

Нынешним вечером, затаившись в тени каштанов, Карелла мрачно глядел на другую сторону улицы, где был гараж Томми. Тот мог выйти оттуда, а мог и не выйти. Анджела сказала, что у ее мужа есть полюбовница. Ну что же, если так, то самое время застукать их сейчас на месте преступления. Да, Томми был выкинут из родного гнезда. Это так. Но в то же самое время искать утешения и теплоты на стороне? Конечно, если действительно у него появилась подружка...

Карелла ждал в темноте.

Надо же? Выполнять полицейские функции по отношению к зятю... Он с отвращением поежился.

Где-то цвели розы, он чувствовал их аромат в спокойной ночной тиши... Когда-то юноши и девушки теплой летней ночью возвращались по пятницам с танцев и розы так же были в цвету. Он и сестра, когда та повзрослела, шли домой вместе, толкуя о том, о сем — и ни о чем. Тогда, видимо, он был для сестры самым близким человеком на свете, и тем не менее приходил в ярость из-за того, что она посещала вечеринки, невольно покушаясь на его сексуальную самостоятельность. Ну как, скажите, вы смогли обжиматься с Марджи Кэннон, когда ваша же родная сестра танцевала с кем-нибудь всего в двух шагах от вас? И как, поведайте, могли бы уследить за нравственностью сестренки, уберечь ее от посягательств дерзкого молодого повесы, пока сами тискали Марджи Кэннон? Порой возникали коллизии. Впрочем, кто утверждает, что юность безоблачна?

Карелла вспоминал о том, что часто приходил к отцу за советом. По каким только поводам они не советовались...

Он припомнил, как однажды признался отцу, — поздно вечером они были одни в пекарне; их обволакивал нежный запах всяких вкусных вещей в печи, эти запахи он никогда не забудет, — признался, что самый долгий путь, который Стив проделывал когда-либо на земле, это был путь к девочке, к той, кого хочешь пригласить на танец. Любую — хорошенькую, дурнушку. А ведь всего-то ничего, шаг-другой до нее, а на самом деле путь через целый мир.

— Знаешь, это хуже пытки, — заявил тогда Карелла. — Словно без конца шагаешь по пустыне. Тебе это знакомо?

— Ну, конечно!

— Прямо по обжигающему песку. Босиком. Знакомо?

— Конечно, сынок. Конечно, знакомо.

— Идешь, пап, туда, где она сидит. И вот протягиваешь руку и говоришь: "Не хотите ли потанцевать со мной?" или "Как насчет следующего танца?". И стоишь, словно болван, а все таращатся на тебя и ждут, знают, что через секунду она пошлет тебя, гадкого утенка, куда подальше...

— Да нет же, — вдруг засмеялся отец.

— Нет, па, правда, иногда бывает. Ну, ясно не такими словами, но что-нибудь обязательно мерзкое. Вроде: ах, знаете, я устала, извините. Или уже обещала другому, или еще что-нибудь, но все равно это значит — иди прочь отсюда. И тогда, па, тащишься обратно, но теперь-то уж все наверняка знают, что она тебя отшила...

— Ужасно, — сказал отец, качая головой.

— А путь назад еще длинней, теперь это уже сотни миль пустыни, под безжалостным солнцем, и ты можешь упасть, не добравшись до спасительной прохлады, а все над тобой смеются...

— Ужасно, ужасно, — повторил отец, начиная хохотать.

— Послушай, разве они этого не знают, па? Они что, не понимают?

— Да дело в том, что они вправду просто не знают, — сказал отец. — Но такие они красивые, даже дурнушки!

Карелла вдруг почувствовал, что на улице что-то пришло в движение. Дверь гаража медленно приоткрылась, бросая треугольник света на мостовую. Томми. Обернулся, выключил свет, оставив горящей лампу над входной дверью. Закрыл ее, спустился. На нем были джинсы и полосатая тенниска. Нагнув голову, он вышел на тротуар. Карелла отступил подальше за деревья.

Так. А где же любовница?

Он выждал, пока Тонни прошел какое-то расстояние, и пошел за ним, на таком отдалении, чтобы не засветиться, но и не потерять из виду. Позор. Он снова покачал головой: идти "хвостом" за собственным зятем...

Как-то очень давно он разговорился с отцом о верности. Вернее, внимательно слушал, что говорил о ней отец. Слушал, стараясь не пропустить ни слова, потому что Карелла уже достаточно повзрослел, чтобы понимать: уж его-то папаша сам прошел огонь, воду и медные трубы и мог справедливо рассуждать о многих вещах, вовсе не стараясь выглядеть опытнейшим старым мировым мудрецом. Даже не отцом. Просто человеком, которого вы очень любите и которому доверяете. Другом. Возможно, лучшим другом в течение всей жизни Кареллы.