Вечерний свет

— Очень легок! — все с тем же возмущением сказала она.

— Мам! Пап! — позвал из комнаты пьяный голос Ермолая. М тут же, без перерыва: — Ма-ам! Па-ап!.. — — М-да а… — протянул Евлампьев, ступил мимо Маши к входной двери, резко толкнул`ее, чтобы закрылась, повернулся и пошел в комнату.

Маша, оп услышал, пошла за ним.

Ермолай лежал на диване, уткнувшись головой в угол между спинкой и подлокотником, одна нога была протянута через весь диван в другой, дальний угол, вторая свисала на пол.

— Голод долог, — сказал он им снизу, когда они вошли в комнату. И усмехнулся: — А-а? Ничего?

— Ты что звал? — спросил Евлампьев.

— Я говорю: голод, долог! — с вязкой пьяной медлительностью, повысив голос, проговорил он.

— Что, не чувствуете? Слева направо и справа налево — одно и то же. Го-лод до-лог — го-лод до-лог…

Евлампьев невольно представил себе эти слова написанными и прочитал их слева направо и справа налево. Действительно, они читались одинаково и с той, и с другой стороны.

— Сам придумал,— с горделивым удовлетворением сказал Ермолай и умолк. Глаза у него стали закрываться.

— Так ты что, для этого звал нас? — спросила из-за спины Евлампьева Маша.

— А? — открыл глаза Ермолай. Подтянул ногу с пола на диван, повернулся на бок и подложил под голову руку вместо подушки.— Н-нет. Не для этого. Переночевать я у вас могу?

Евлампьев с Машей переглянулись.

— Ну конечно, — сказала Маша. Голос у нее враз помягчел.А ты что, — спросила она через паузу, замялась, подыскивая слово, но так и не подыскала, — поссорился там?

Ермолай вместо ответа выругался.

— С-сука!..промычал он сквозь стиснутые зубы.Стерва! Что за бабы пошли…

Евлампьев взял Машу за плечи и испуганно помотал головой: не надо его больше ни о чем спрашивать.

Маша поняла.

— Что же ты прямо в одежде лег? — сказала она. — В брюках таких. Ну-ка вставай, раздевайся, я тебе постелю сейчас.

Ермолай покорно, молча стал подниматься, поднялся, его качнуло, он ухватился рукой за Евлампьева, и Евлампьев усадил сына на стул.

Он начал было помогать Ермолаю расстегивать ремень на брюках. но Ермолай отбросил его руки:

— Я сам!

— На работе вам телефон наконец поменяли? — глядя, как он начал расстегивать пуговицы ширинки, спросил Евлампьев.

— Поменяли? — Ермолай справился наконец с одной пуговицей и поднял глаза на Евлампьева.— А-а!..Он усмехнулся. — Да-а, поменялн… Пятьдесят один шестьдесят семь тридцать шесть, запомните. Лаборатория огнеупоров, меня…

— Погоди, какая лаборатория огнеупоров? — не понял Евлампьев. — Ты же работаешь в твердых сплавах. Тебя что, перевели?

— Угу, — подтвердил Ермолай, вновь принимаясь за пуговицы. — Перевели.

Маша, заправлявшая на диване постель, повернулась к ним, как была, с распяленной на руках наволочкой.

— Почему перевели? Ну, это хоть тот же институт или другой?

— Тот же… другой…— пробормотал Ермолай. — Какое все имеет значение? Вам мой телефон нужен. Другой…

С ширинкой было закончено, он спустил брюки к ногам, вышагнул из них, оставив их на полу, ухватился за ворот рубашки и с силой рванул его в разные стороны. Вырванные с мясом пуговицы звонко и весело защелкали по полу.

— Да ну ты что! — подался к нему Евлампьев, но Ермолай дернул плечом, не позволяя приблизиться к себе, содрал рубашку с плеч, бросил ее на слинку стула и, прямо в носках, повалился на застеленную уже постель — громадный, еле умещающийся на диване, этакий детина.

Маша вытащила у него из-под ног одеяло и укрыла Ермолая.

«Пойдем», — показала она Евлампьеву глазами.

Они вышли, и она сказала, вздохнув, сокрушенным шепотом:

— Не надо к нему сейчас ни с какими вопросами. Пусть спит.

На кухне матово-бело торчала над столом со вздыбленной ручкой мясорубка, мокро блестели в миске промытые под водой куски мяса, на пол возле дальней ножки стола, где Мана стряпала сырники, насыпалось муки, и в вечернем электрическом освещении она казалась на светло-коричневых половицах ослепительно белой.

Евлампьев уперся левой рукой в стол, а правой взялся за ручку мясорубки, приготовясь крутить ее.

— Ты понял, почему у него полгода не было телефона? — спросила Маша, становясь перед ним и прислоняясь бедром к столу. И, не дожидаясь ответа, сказала: — Он не работал. Его выгнали из твердых сплавов. Так же, как и с прежней работы.

— Что же, целых полгода? — недоверчиво проговорил Евлампьев.

— Ну а что же. Так же прогуливал, так же спустя рукава работал. Устраивается, звонят на прежнее место — как он? — ну и не берут после этого.

— М-да… протянул Евлампьев.Похоже на то. А на что же он, интересно, жил?

— Откуда я знаю,— сказала Маша. И, словно сама боясь своих слов, понизила голос: — Может, эта, — она сделала паузу,— стерва которая, кормила.

Было стыдно, хотя бы и предположительно. признавать такое, и Евлампьев, помолчав, пробормотал неопределенное:

— М-да…

Когда они управились со всеми делами. была уже совсем ночь, темно за окном — двенадцатый час.

Раньше, до появления Ермолая, они собирались назавтра встать к самому началу движения транспорта и, пока демонстрация не перекрыла дороги, успеть добраться до Влены. От нее до больницы можно было дойти пешком. Собирались онн поехать вместе, чтобы потом, когда Маша вернется из больницы, пойти к Гале, но появление Ермолая все изменило, и, посоветовавшись, решили, что Евламиъев останется, поговорит с ним утром, может быть, Ермолай что-нибудь и расскажет о себе.

На кухне расставили раскладушку, застелили ее, и Евлампьев завел будильник на половину шестого, На раскладушку ложилась Маша. Она не любила ее, жаловалась, что совершенно не может спать на ней, но она не хотела тревожить утрем Евламльева, раз уж так получилось, что ехала она одна.

— Постарайся его разговорить, — сказала она, уже укладываясь.Родной сын, и абсолютно о нем ничего не знаем.

— Да-да, я попытаюсь, — сказал Евлампьев, выключая свет.Спокойной ночи.

Он прошел в темную комнату и тоже стал раздеваться. Ермолай лежал на диване лицом вниз, обняв подушку, и тихо, по-детски посапывал. Закрой глаза — н полная иллюзия, что там, в другом конце комнаты, спит маленький твой пятилетний Ромка…