Вечные ценности. Статьи о русской литературе

надменной убегая…

И горько вздыхает:

Забуду ль гордую мучительную деву?

Шенье меланхолически констатирует:

Je suis vaincu; je suis au joug d’une cruelle 73 .

Мы обещали уточнить (для тех из читателей, кто без нас не знает) имена двух приятелей, которым Пушкин адресовал свои стихи. Вот они: выдающийся востоковед и синолог отец Иакинф, в миру Никита Яковлевич Бичурин (1777–1853) и барон Петр Львович Шиллинг фон Канштадт (1787–1837), дипломат, изобретатель, член-корреспондент Академии Наук по разряду литературы и древностей Востока. Надо признать, что Пушкин друзей умел выбирать в разных кругах и, в данном случае, людей интересных и значительных! Во всяком случае, будь его разобранный выше отрывок создан под влиянием византийского француза (как тот сам любил себя называть) Андре-Мари де Шенье или веронца Гая Валерия Катулла, бесспорно, он отражает биографию и интимные переживания своего автора. Набросанный на бумагу в 1829 г., он относится к периоду, когда поэт, казалось, безнадежно отвергнутый любимой девушкой, Натальей Гончаровой, ставшей впоследствии его женой, замышлял принять участие в готовившейся экспедиции в Китай в компании с Бичуриным и Шиллингом; его намерение не осуществилось только в силу отказа правительства дать ему разрешение. Мечтал он в эти дни и об отъезде в Италию или во Францию (откуда слова о Париже и о родине Тассо 74 ).

73

«Я побежден, я попал под жестокое иго» (фр.).

74

Торквато Тассо (1544–1595) – итальянский поэт. Наиболее известна его поэма «Освобожденный Иерусалим».

Нам остается еще сделать следующие замечания. Что касается отношений Катулла с Фурием и Аврелием, их дружба, очевидно, перемежалась ссорами, увековеченными в его стихах. Пиотровский, несмотря на то, что переводит более сдержанные выражения подлинника строками:

Фурий ласковый и Аврелий верный!Вы – друзья Катуллу,

отзывается о них довольно пренебрежительно, как о «молодых прожигателях жизни». Французский литературовед Жорж Лафей, в комментариях к изданию стихов латинского поэта (Catulle, «Po'esies», Paris, 1949), еще более решительно характеризует их как «Objet des sarcasmes violents de Catulle». Ничего подобного не было налицо в сношениях нашего великого поэта с его Фурием и Аврелием. Александр Сергеевич отличался завидным постоянством в дружбе. С Бичуриным и Шиллингом он познакомился поздно; но все его с ними контакты отмечены искренним доброжелательством и симпатией – видимо, взаимной.

«Голос зарубежья», Мюнхен, март 1990, № 56, с. 9–11.

Мир во зле лежит

У замечательного русского поэта Я. П. Полонского 75 есть сравнительно мало известная и редко упоминаемая поэма «У Сатаны», содержащая исключительно глубокие и в высшем смысле слова пророческие мысли. Конечно, автор основывается-то на опыте великой французской революции; но легко убедиться, насколько суждения его применимы и к нашему сегодняшнему дню. Хотелось бы процитировать его произведение целиком; но, как оно невозможно, ограничусь отрывками и – поневоле! – дам их сплошными строками на манер прозы.

75

Яков Петрович Полонский (1819–1898) – поэт, писатель, журналист. Автор популярных песен и романсов (напр., «Мой костер в тумане светит»).

Нам представлена беседа верховного Духа Зла с его подручным, Асмодеем, которого он вопрошает:

Так отвечай же,Что сделал ты для того,Чтоб извратить Божье дело,Чтоб извести душу мираИ умертвить его тело?

И вот отчет Асмодея:

Было великое время:Из скептитизмаИ злого сомнения,Выросло семяУразумения.Разум всем громко подсказывать стал:«Равенство», «братство», «свобода».Тут не один идеал, —Три идеала!Но у меняВышло из них три урода,Три безобразия.Взвесив невежество масс,Я заключил, что в Европе у насМассы людей – та же Азия:Тот же мифический мракЦарствует в недрах народа,И воплотилась в богиню свобода,И нарядилася в красный колпак;Я преподнес ей в тавернеЧашу винаИ захмелела она;Эту блудницу, как идола черни,Я препоясал мечом,Ей подчинил эшафоты,Рядом поставил ее с палачом,И не одни идиотыВерят с тех пор,Что тирания народа,Есть молодая свобода,Что ее символ – топор.

На реплику заинтересованного хозяина: «Дальше!», Асмодей продолжает:

Из равенства тожеВышло Прокрустово ложеКровь полилась;Вместо креста, подняласьНад головамиТа гильотина «святая»,Что, понижаяУровень мыслей во имя страстей,Стала орудием власти моей.Люди били людей бессознательно,Гибель равняла людей,И так успешно равняла,Что окончательноРавенство пало:Цезарь восстал,Грозный и стопобедный.И покорились ему как судьбе,И поклонилисьДаже фигуре его темно-меднойНа темно-медном столбе!Братство – великое слово —Было не так уж ново,Пастыри стада ХристоваВ мире его разнесли,И говорят, что кого-то спасли…Но это братство по-своему поняли,Те, кого речи мои сильно проняли.

И довольный еще успехом, Асмодей рассказывает:

Новые фразыСтал я ковать,

в таком стиле:

Слава есть дочь легковерия;Нравственность – мать лицемерия;Прелесть искусства – разврат;Кто терпелив, тот не стоит свободы;Где постепенность – там зло…Крови своей не жалейте, народы!Все начинай с ничего!..

А в результате:

И услыхал, наконец,Как откликается злоба,Как заправлять человечествомЛезет последний глупец.Чтоб окончательно спутать идеиПартии стал я плодитьНепримиримые,Неукротимые,И в наши дниТем велика их заслуга,Что без пощады друг другаРезать готовы они…Так, Сатана,С ярыми криками:«Мир и свобода!»Буду на сценуЯ выводитьТо тиранию народа,То деспотизм одногоВот мои планы…Буду менять декорации,И, может быть,До нищеты и бесславияМной доведенные нацииБудут читатьТолько одни прокламацииИ проклинать, проклинать, проклинать!..

Кроме того, ловкий бес применил технический прогресс к военным целям:

И города превращаю в развалины,Так сотни тысяч людейРазорены по команде моейИ миллионы людей опечалены.

С торжеством исполнительный черт заключает хвастливо свой рапорт:

От произвола, клевет, нищеты и развратаПолмира гниет.

Но этого, оказывается, мало:

Только-то?! А!..Только одна половина!

восклицает Сатана,

Значит, другая в цвету обретается?

и отправляет своего клеврета обратно на Землю, довершить начатое.

Что же, дело идет. Взгляните вокруг себя, читатели! Однако, будем надеяться, что за правду сражается сам Бог; о Нем же Пушкин сказал:

Но пала разом мощь порокаПри слове гнева Твоего.

Авось дождемся и мы такого слова, и рухнут от него все хитросплетения диавольские!

«Наша страна», рубрика «Среди книг», Буэнос-Айрес, 12 ноября 1987 г., № 1950, с. 4.

Ангел, а не демон

Весь Лермонтов заключен в раннем стихотворении «Ангел». Душа его услышала на миг каким-то чудом ангельское пение,

И звуков небес заменить не моглиЕй скучные песни земли.

Случилось ли это через романсы, напеваемые матерью в его детские годы, – можно лишь гадать.

Отголосков этой райской гармонии поэт искал, – всю жизнь, – везде. В музыке:

Что за звуки! жадноСердце ловит их…Она поет и звуки тают…

В беседах с людьми:

Есть речи – значеньеТемно иль ничтожно,Но им без волненьяВнимать невозможно.

Он, однако, не встречал ответа «Средь шума мирского». Но мы-то божественную, ни с чем не сравнимую мелодию улавливаем через его стихи, которым в нашей литературе нет подобных.

Воспринимал он и иные голоса, в том числе в шумах природы:

Брат, слушай песню непогоды:Она дика, как песнь свободы.

Но те с основным мотивом, заложенным в его сердце, не сливались.

Их-то отражение, однако и дало почву для домыслов о демонизме поэта, возникших еще до революции и, – как ни странно, – бытующих до сей поры, даже и в среде эмиграции.

Что до большевиков, то они (легко понять!) изображают Лермонтова убежденным атеистом и пламенным богоборцем.

Но посмотрим, что говорит он сам, в своих лирических стихах, где, как известно, автор лгать не может.

В минуту жизни труднуюТеснится ль в сердце грусть;Одну молитву чуднуюТвержу я наизусть.