Век Филарета

На Пречистенке, Остоженке, Арбате, Поварской оживали дворянские особняки. Возвратившись из поместий, иные хозяева зачастили в Опекунский совет, а другие готовились к осенним балам, положившись в делах на волю Божию.

Пришедшему на митрополичье подворье протоиерею Иоанну Борзецовскому первый встреченный послушник сказал, что нынче приём отменен, владыка болен. А дело отца Иоанна, настоятеля храма Иоанна Воина на Большой Якиманке, не терпело отлагательства. Прошло уже несколько месяцев, как стараниями прихожан собраны были деньги на возобновление холодного храма. Требовалось одобрение владыки на рисунках икон. Уже и мастеров нашли, и материалы закупили, а начать не смели.

Отец протоиерей на всякий случай вошёл в приёмный покой и обратился к секретарю митрополита Николаю Васильевичу Данилову.

— Не могли бы вы как-нибудь передать высокопреосвященному сии рисунки?.. Не сомневайтесь, всё составлено по канонам!

— О чём вы просите, батюшка! — с досадою ответил Данилов. — Владыка не встаёт с постели и просил послать за доктором!

— Виноват... — тяжело вздохнул настоятель. — Дело-то стоит... Боюсь, мастеров у нас переманят.

Всё же отец Иоанн медлил уходить, приметив, что секретарь задумался.

— Покажите мне, батюшка, ваши рисунки, — неожиданно попросил он. — Так... так... Алексей, можно доложить владыке об отце настоятеле.

— Не смею, не приказано, — ответствовал молодой послушник и с укором глянул на отца Иоанна.

Батюшка смутился. И чего он, в самом деле, лезет к больному митрополиту! Ну, замедлится возобновление холодной церкви — велика ли беда? Значит, такова воля Божия... Уходить надо...

И всё-таки стоял, ожидая ушедшего во внутренние комнаты секретаря. Данилов вернулся через несколько минут и объявил:

— Пожалуйте, владыка вас просит.

— Что вы сделали? — испугался отец Иоанн. — Я лишь передать хотел... Ну чего я буду тревожить больного? Моё дело неважное и не к спеху!..

— Пожалуйте, пожалуйте, после поговорим, — с непонятной полуулыбкою отвечал секретарь. — Уложитесь в десять минут.

Перекрестившись и сотворив молитву, со страхом миновал настоятель комнату с огромным зеркалом, с большим образом преподобного Сергия и портретом покойного митрополита Платона, открыл дверь, раздвинул тяжёлые малиновые портьеры и вошёл в кабинет. На диване с высокою деревянною спинкою лежал митрополит в холщовом коричневом подряснике, укрытый овчинным полушубком.

— Что у тебя, покажи, — слабым голосом спросил он, с трудом поднимая голову с высокой белоснежной подушки.

Протянутую кипу бумаг и рисунков принял с явной неохотой, но стал разбирать.

— Доброе дело делаете, доброе... Подай мне перо.

Отец Иоанн дрогнувшей рукою взял со стола одно из хорошо очищенных перьев, обмакнул в чернильницу и протянул митрополиту. В верхнем углу прошения тот аккуратно написал: «Дозволяю. М.м. Филарет» — и небрежно отложил бумагу.

— Премного благодарен вам, высокопреосвященнейший владыко! — с чувством сказал настоятель. — Не смею долее утомлять вас...

— Ты погоди... — голосом потвёрже ответил митрополит, разглядывая рисунки. — Этот вот для какого ряда иконостаса?

— Для верхнего, владыка. Образ Пресвятыя Троицы.

— Вижу. Слишком живо написано, благолепия недостаёт... В иконописи мы применяемся к обыкновенному восприятию человеческому, но видимое понимать надо духовным и высшим образом. Как в Писании сердце Божие значит благость или любовь Божию, так и на иконе руки Божии означают всемогущество... а тут кулачищи мужицкие. Исправить следует...

— Непременно, владыка! Так я пойду...

— Погоди. Ты присядь на стул... Образ Рождества Христова хорош. Смотри, чтоб на икону точь-в-точь перенесли… — Филарет отставил руку с картоном и, дальнозорко вглядываясь в рисунок, обратился к настоятелю: — Тут что хорошо — радость чувствуется! Рождение всегда радостно, потому что представляет торжество жизни. Тут же радость не одним родителям, не одной стране или роду — радость беспредельная, простирающаяся от неба до ада, всем людям вовеки!..

— Я было смутился, владыко, — решился вставить слово отец Иоанн, — что вместо осляти нарисована лошадь, а богомазы стоят на своём, дескать, так издавна принято.

— Оставь, — чуть махнул ладонью митрополит и, покряхтев, присел на диване, откинувшись на подушку, — А образ святителя Алексия-куда повесишь?

— Между окном и правым клиросом.

— Да у тебя ж там темно. Никто и не увидит.

— А мы, владыка, спилили росший рядом вяз, он тень давал, теперь намного светлее стало.

— Тогда ладно. Хорошо, что чтишь память митрополита нашего и чудотворца... Весь путь его — великое поучение для нас. Для исцеления агарянской царицы предпринял он путь в страну, омрачённую зловерием, подобно евангельскому Пастырю, оставил девяносто и девять овец ради одной заблудшей — сие заметь... Могло быть искание тщетно, но Дух Божий даровал ему силу для открытия очей телесных и просвещения искрой света духовнаго. Так ли мы с тобою, отец, поступаем?.. Иные пастыри играют себе на свирели, предками настроенной, иные превозносят искусство слова, третьи полагают всё дело священника в служении по древнему чину. Всё сие необходимо и спасительно, да не упустить бы познания о внутреннем состоянии овец, нам вверенных. А это у тебя апостолы...

Пятидесятилетний настоятель, четверть века прослуживший по московским храмам, воспитавший четырёх сыновей и трёх дочек, узнавший жизнь так, как может знать её умудрённый годами и тысячами людских исповедей священник, вдруг почувствовал себя юным учеником. С радостной готовностью школяра он внимал словам святителя, заглядывал в блестящие глаза, ощущал глубину мысли и силу чувства, стоящих за словами, в интонации Филарета, что невозможно передать на бумаге. Задав смущавший его вопрос о предопределении Божием, он вызвал владыку на долгое рассуждение об изначальном назначении человека к вечному блаженству и о своевольном уклонении человека от оного, с цитатами из Писания и отцов церкви. Память не изменяла семидесятивосьмилетнему митрополиту, слово оставалось сильно и увлекательно.

На вышедшего наконец из митрополичьих покоев отца Иоанна, вытиравшего пот со лба, с улыбкой обернулся секретарь.

— Что с вами?

— Ничего, — опешил протоиерей.

— Как — ничего! Час и двадцать минут вы держали больного митрополита и без сомнения утомили его.

— Напротив, это он держал меня и, слава Богу, кажется, ободрился.

— Теперь вы понимаете, почему я втолкнул вас к больному? — снова улыбнулся Данилов. — Не любит владыка болеть. Надобно дать ему дело, чтобы отвлечь от болезни. Занятия для него нужнее и благотворнее медикаментов.