Век Филарета

— У начальника команды есть печатный манифест!

Странно было бы начать провозглашение нового императора с Сухаревой башни, особенно в сложившихся обстоятельствах, но и остановить сие было неблаговидно.

— Ты прежде мне покажи манифест, — сказал владыка, выигрывая время. Сам же быстро набросал записку князю Голицыну, прося теперь его совета, как поступить.

Ранее принесли манифест, и Филарет не колеблясь разрешил священнику приведение к присяге.

Дежурный адъютант примчался с ответом генерал-губернатора, который писал, что он никакого манифеста не получил и ничего делать не должно.

Стояли сильные морозы, и, как всегда в эту пору, ныли отмороженные в юности ноги. После обедни владыка отдыхал в своём кабинете, полулёжа на диване. Рядом сидел друг Евгений Казанцев, сделавший остановку по пути в Тобольск. Секретарь Александр Петрович Святославский, по виду сущий монах, только что одетый не в подрясник, а длиннополый сюртук, стоял у конторки в ожидании приказания зачитывать консисторские бумаги. Но обычные дела не шли на ум. Неопределённое известие о «волнении», бывшем в столице в день присяги, не давало покоя.

В эти дни Филарет усугубил свои всегдашние молитвы о благоденствии России, о ниспослании ей покоя и твёрдой власти, об умирении страстей и просветлении разума людского. Вместе с ним молился владыка Евгений, который ещё в Курске был обласкан покойным Александром Павловичем (за создание отделения Библейского общества) и искренне сожалел о кончине ещё не старого царя. Он не знал причины особенных терзаний Филарета, и потому с ним было трудно объясняться.

— Святославский, читай бумаги! — решительно приказал Филарет.

— «Вотчины графа Алексея Фёдоровича Разумовского села Перова крестьянин Сильвестр Яковлев после четырнадцатилетнего супружества с женою Лукерьею Фёдоровною просил развести его с нею по ея распутству, от которого она впала в дурную болезнь, — Секретарь читал негромко, размеренным голосом, как заведённый автомат. — Жена в присутствии консистории показала, что ей рода тридцать девять лет и что года с два по глупости своей и по простоте обращалась она в распутной жизни с военными людьми, стоявшими в их деревне постоем, с коими и чинила прелюбодейство неоднократно, — и от того прелюбодейства приключилась ей венерическая болезнь, от которой она лечилась, но не вылечилась. Консистория определила: Лукерью с речённым ея мужем крестьянином Яковлевым разлучить вовсе и остаться ей, Лукерье, по смерть свою безбрачною; а ему, Яковлеву, по молодым его летам во второй брак с свободным лицом вступить дозволить, о чём и дать ему указ. На нея же, Лукерью, за прелюбодейство возложить семилетнюю епитимию, которую и препоручить исправлять ей под присмотром отца ея духовного, и во всё оное время во все четыре поста исповедаться, а до Святаго Причастия, кроме смертнаго случая, не допускать...»

Святославский поднял глаза на архиепископа.

— Отложи! — нетерпеливо махнул тот рукой. — Что там дальше?

— «Консистория приняла жалобу поручика Ильи Иванова Бурцева на дьячка Троицкой в Берсеневке церкви Василия Абрамова, что оный дьячок 11 декабря ограбил его, а именно: взял из квартиры его шубу лисью, крытую чёрным плисом, плащ белаго сукна, шубу овчинную и саблю булатную, турецкаго мастерства, которую по делу чести всегда носил на себе...»

— Погоди, — поднял палец Филарет, — как это: всегда носил на себе, коли её украли?

Вбежал келейник:

— Ваше высокопреосвященство, генерал-губернатор!

— Что-что? — не сразу понял архиепископ.

— «...саблю булатную, турецкаго мастерства», — так же монотонно повторил Святославский, но остановился при непривычных звуках громкого топота и бряцания шпор.

Евгений встал, а Филарет не успел подняться с дивана, как в кабинет почти вбежал князь Голицын. Обычно неторопливого и благодушного князя было не узнать. Он находился в таком возбуждении, что, видя двух архиереев, забыл взять благословение. Архиепископ тобольский двинулся к двери, и тут Голицын, спохватившись, склонил голову. За Евгением тенью выскочил секретарь. Генерал-губернатор сам плотно притворил двери и, подавляя нетерпение, принял благословение от Филарета.

— Владыко! Пришёл пакет с собственноручным рескриптом государя Николая Павловича о его восшествии на престол!

— Слава Тебе, Господи! — широко перекрестился Филарет на образ Спасителя. — Вот и отпали все сомнения, ваше сиятельство.

— Вовсе нет! — Князь придвинул кресло ближе к дивану и понизил голос: — Я бы решился объявить рескрипт, не будь там не подлежащего оглашению упоминания о... несчастном происшествии четырнадцатого декабря. Мятеж! Там написано и о смерти графа Милорадовича!.. Вот ведь судьба. Как бы за то, что спешил объявить Москве не существовавшего императора, ему не суждено жить при истинном... Как вы были правы тогда!

— О присяге пишет ли государь?

— Нет, — растерянно ответил князь. — Поверите ли, я никогда так не переживал за свои шестьдесят четыре года. Сколько войн прошёл, так там проще было!

Наконец прибыл генерал-адъютант граф Комаровский с манифестом, в котором было сказано всё.

18 декабря перед полуднем в Успенском соборе в присутствии Сената, военных и гражданских чинов и духовенства архиепископ московский в полном облачении вышел из алтаря, неся над головою серебряный ковчег. Остановился перед столом, вынесенным на амвон, и сказал:

— Внимайте, россияне! Третий год, как в сём святом и освящающем царей храме, в сём ковчеге, который вы видите, хранится великая воля Благословенного Александра, назначенная быть последнею его волею. Ему благоугодно было закрыть её покровом тайны, и хранители не смели прежде времени коснуться сего покрова.

Прошла последняя минута Александра. Настало время искать его последней воли, но мы долго не знали, что настало сие время.

Внезапно узнаем, что Николай с наследственною от Александра кротостию и смирением возводит старейшаго брата и в то же время повелевает положить покров тайны на хартию Александра.

Что нам было делать? Можно было предугадывать, какую тайну заключает в себе хартия, присоединённая к прежним хартиям о наследовании престола. Но нельзя было не усмотреть и того, что открыть сию тайну в то время значило бы раздрать надвое сердце каждого россиянина. Что же нам было делать?

Ты видишь, благословенная душа, что мы не были неверны тебе. По верности нашей не оставалось иного дела, как стеречь сокровище, которое не время было вынести на свет, как оберегать молчанием то, что не позволено было провозгласить. Надлежало в сём ковчеге, как бы во гробе, оставить царственную тайну погребённою, и Небесам предоставить минуту воскресения. Теперь ничто не препятствует нам сокрушить сию печать... Великая воля Александра воскреснет.

Россияне! Двадцать пять лет мы находили своё счастие в исполнении державной воли Александра Благословеннаго. Ещё раз вы её услышите, исполните и найдёте в ней своё счастие.

В полной тишине, подозвав прокурора синодальной конторы, архиепископ снял с ковчега печать и открыл его. Вынул конверт и с хрустом вскрыл. Приблизившийся генерал-губернатор громко засвидетельствовал подпись государя Александра Павловича. Филарет зачитал манифест Александра, отказ Константина и новый манифест Николая. Прежде чтения присяги он объявил об уничтожении силы и действия предыдущей.