Великий Эллипс

— Почему мы снова остановились?

— Мы приехали в пригород Грефлена, мадам, — ответил возница. — Смотрите, там уже город виднеется.

Она проследила, куда указывал его палец, и увидела невдалеке мерцающие огни города.

— Ну, тогда на вокзал, — приказала она.

— Извиняюсь, мадам, — ответил возница, — но сейчас только одиннадцать. А в этой гостинице, «Трое нищих», предлагают хороший стол. Разве вы не поедите и не отдохнете с комфортом, пока рассвет не наступит?

Она задумалась. Она не чувствовала голода, ничего не ела с утра, и поесть было надо. Со всей возможной осторожностью.

И отдохнуть? Было бы неплохо провести остаток ночи, совсем немного, лежа в удобной постели, это все же лучше, чем сидеть на деревянной скамейке в зале ожидания вокзала.

— Ну что ж, хорошо, — согласилась она, — но при условии, что мы отправимся дальше ровно в четыре утра.

— Мое слово, мадам.

С сумкой в руке она выбралась из ландо и направилась к гостинице.

Был уже поздний вечер, но во всей гостинице все еще горел свет, и было многолюдно. Хозяин гостиницы — пухлый, с округлым лицом, дружелюбно-безобидный молодой человек — тут же выбежал ей навстречу.

— Добро пожаловать в «Трех нищих», мадам. Клек Стисольд, хозяин, — он поклонился, весь сияя. — Чем могу служить?

Никакой неприязни, неодобрения, никакого скрытого подозрения к женщине, приехавшей одной, да еще и ночью. Обычное любопытство, в котором нет ничего обидного. Лизелл улыбнулась ему в ответ и сразу же его полюбила.

— Ужин, если вы еще обслуживаете, — сказала она.

— Обслуживаем, мадам. Есть кролик, тушеный с фенхелем, лорбером и особыми травками, по которым моя жена большой специалист. Лучше моей Гретти никто до самого Ли Фолеза готовить не умеет. Вам понравится.

— Не сомневаюсь. И отдельную комнату, постучите в дверь в три сорок пять.

— Три утра?

— Да.

— Все будет сделано, мадам. Моя Гретти сама за всем проследит. Я-то буду дрыхнуть без задних ног в такой неурочный час. Три сорок пять утра! Вы, я думаю, на экспресс.

Она кивнула:

— Вы помните расписание, господин Стисольд?

— Нет, мадам. Моя бедная голова не может помнить так много всего. Это в голове у Гретти все помещается, вы бы видели ее, когда она засядет за свою бухгалтерию, это прямо-таки волшебство какое-то, а я никуда не гожусь. Но я запомнил про экспресс в южном направлении, потому что вы — второй человек за сегодняшний вечер, кто просит разбудить его на рассвете из-за этого поезда. Ваш попутчик — грейслендский военный джентльмен, знаете — он более снисходителен к себе, он настоящий гедонист. Он просил, чтобы его не будили раньше четырех.

— Грейслендский офицер, вы сказали? Высокий блондин?

— Так они все такие.

— Ну…

— Поверьте уж, я-то знаю. Эти грейслендские миротворцы здесь повсюду, и я говорю вам, что за всю свою жизнь я никогда не видел столько высоких блондинов. Я думаю, что они топят черненьких и маленьких новорожденными.

— Миротворцы?

— Так себя эти головорезы называют. Но мы, гецианцы, придумали им другое имя. — Хозяин понизил голос. — Мы называем их…

— Господин Стисольд, это неподходящая тема для разговора.

— Послушайте, присутствие здесь грейслендцев неподходящая вещь, отношение грейслендцев к местным жителям — неподходящая вещь, вообще все эти так называемые миротворческие силы — неподходящая вещь. Это…

— Не могли бы вы проводить меня в обеденный зал? — оборвала она его, обеспокоенная опасной болтовней гецианца.

— О, конечно. Простите меня, мадам. Иногда мое гецианское сердце берет верх над моей головой, Гретти мне всегда так говорит. Позвольте вашу сумку. Сюда, пожалуйста.

Он провел ее в приятную, старомодную общую залу, с огромным камином и потолком из почерневших балок, с неровно стертым каменным полом, и здесь, поклонившись, ее оставил. Как только Лизелл переступила порог, взгляд ее упал на Каслера Сторнзофа. Он сидел один за маленьким столиком в углу, свет старого железного канделябра, прикрепленного к стене у него над головой, играл в его светлых волосах. Он поднял глаза, когда она вошла, и они встретились взглядом, и как всегда, она была поражена его внешностью, но сегодня по-другому. Каслер был по-прежнему великолепен, но на этот раз образ Гирайза, не выходивший у нее из головы целый день, не исчез при появлении Каслера.

Она направилась прямо к его столику. Он не спускал глаз с ее лица, пока она приближалась, и что-то в этом взгляде ее беспокоило, какое-то тягостное напряжение, которое особенно не вязалось с его обычной безмятежностью. Разочарован, что она все еще в строю? Но почему-то она так не думала.

В знак вежливости он поднялся, когда она подошла ближе, и улыбнулся ей. У нее забилось сердце, но непонятным образом Гирайз продолжал оставаться с ней.

— Лизелл, я рад вас видеть здесь, очень рад, — голос и глаза выражали все то же странное, необъяснимое напряжение чувств. — Вы здоровы?

— Я — да, Гирайз — нет, — спокойно ответила она. Они сели, и она продолжала: — Его отравили или дали какой-то наркотик сегодня, около полудня, на вокзале в Уолктреце. Его парализовало. Он не мог двинуть ни рукой ни ногой и едва мог говорить — ему лицо свело судорогой. Это было ужасно. Это… — голос ее дрогнул.

— Он жив? — спросил Каслер.

Она кивнула и заметила, что он облегченно вздохнул.

— Доктора позвали?

— Да, — она тяжело сглотнула.

— Какой диагноз ему поставили?

— Я не знаю. Меня там уже не было. Мой поезд как раз в это время прибыл на станцию, и я… Я оставила его там. Гирайз настаивал, чтобы я ехала, но я не должна была. Я не должна была… — Из глаз у нее потекли слезы.

Секунду он смотрел на нее молча, затем тихо произнес:

— Это был трудный выбор, мне очень жаль.

— Мне тоже. Я сделала неправильный выбор.

— Я не думаю так, да и в'Ализанте так не думает.

— Он не подумает, но я лучше знаю. Жаль, что я не приняла другого решения, я жалею, что не осталась с ним. Задним числом легче говорить, но это правда.

— Если бы вы остались, то принесли бы в жертву все надежды на победу.

— Есть более важные вещи.

— Я никогда не слышал, чтобы вы так говорили.

— Все меняется. Это Гирайз должен был услышать эти слова. Но он не слышит, потому что я хотела ехать дальше, и он знал это. Но теперь я хочу, чтобы мне еще раз дали возможность выбирать.

— А, — он смотрел на нее понимающе, — в вас многое изменилось, очень многое, я думаю.

— Я теперь многое вижу более ясно.

— Потому что лучше стали понимать себя. Мне с самого начала казалось, что это понимание придет к вам. У меня было такое чувство.