Великий раскол

— Чур! Сам дьявол! — вопиет Волк, вспомнив, что это совершается при начатом ими преступлении.

— Чур! Шайтан… черт! — вскричал Лисица.

Оба вскочили на ноги и бросились бежать.

Когда они скрылись, к Марку Басенкову явился его спаситель: он развязал ему руки и сказал:

— Поспешим отсюда в митрополичий двор… Ты вел себя богатырем…

— Да кто ты, как чествовать тебя?

— Я пришел сюда с двора митрополичьего посмотреть на гиль и не горит ли где… Боюсь красного петуха.

— Да кто ты? — повторил сотник.

— Митрополит Никон, — отвечал тот.

XXIII Новгородская гиль

С рассвета на другой день ударили вновь сплошной набат.

Воевода князь Хилков, ночевавший в митрополичьем дворе, зашел к Никону.

От него он узнал о вчерашнем посещении им Евфимиевской башни и о спасении от смерти несчастного и ни в чем неповинного стрелецкого сотника.

Воевода был огорчен, что архипастырь так рисковал своею жизнью и сожалел, что он не взял его с собою.

— Я заходил к тебе, да ты спал так сладко в своей келье, что и жаль было будить.

— Что ж дальше делать? Ратные люди наши избиты и измучены, — спросил воевода. — Народ бегает по улицам и кричит уж на царя: «Государь об нас не радеет, — вопиет он, — деньгами помогает и хлебом кормит немецкие земли».

— Безумцы! — ужаснулся Никон.

Вошел при этих словах служка Иван Кузьмич.

— От земской избы, — докладывал он, — пришел служка софийский. Люди бают, земский голова, Андрей Гаврилов, скрылся.

— Значит все теперь без головы, — улыбнулся Никон. — Видишь, воевода, Бог за нас; вишь — говорят, коли Бог хочет кого наказать, так отнимает у него разум. Отнял он его и у Андрюшки Гаврилова, а как протрезвился, да проснулся он, и давай Бог ноги. Может и другие очнутся. Вели, Ванюха, звонить в софийской к обедне, — мы с воеводой туда поедем.

— Как, в такой сбор и гиль?

— Когда овцы, воевода, заблудились, добрый пастырь должен навести их на правый путь, и мой долг ехать в Софию. Там издревле архипастыри поучали народ, там св. Никита проповедовал братскую любовь. Зачем царь Иоанн Грозный св. мощи его перевез в Москву, теперь у раки святого я призвал бы заблудших к покаянию и умиротворению.

— Святейший архипастырь, позволь хоша проводить тебя для твоей безопасности с ратниками.

— Митрополита новгородского должен быть охранителем весь народ. Ты можешь туда прибыть, но поеду я к моей пастве один.

Воевода пожал только плечами и пошел распорядиться, чтобы все ратные люди собрались к Софии.

Час спустя Никон в своей колымаге подъехал к собору. Народ в большой массе толпился там и встретил митрополита с благоговением.

Служба шла стройно и чинно — ничто не нарушало церковного благолепия.

Но это была кажущаяся тишь: гилевщики в это время бегали по городу, разыскивая земского голову, Андрея Гаврилова.

В особенности в этом усердствовали Волк и Лисица.

Они розыски свои простерли даже за город и явились в земскую избу с решительным ответом: голова-де скрылся.

В это время в избе находились: Молодожников, Хамов, Трегуб, Шмара [18] , Оловьяничник и изменившие правительству: подьячий Гришка Аханатков и стрелецкий пятидесятник Кирша Дьяколов.

18

Должно быть Хмара.

— Коли нет его, так нам нужен будет голова! — воскрикнул Молодожников.

— Без головы невозможно, — поддерживал его подьячий, — и руку-то прилагать нетути кому.

— Да и кто поведет гилевщиков в битву, коли немец придет? — подхватил стрелецкий пятисотник.

— Выбирать голову! — крикнули все.

— Кого ж? — спросил Лисица.

— Жеглова! — крикнул Волк. — То человек приказный, — всякие порядки знает.

— Да ведь он в темнике, митрополит посадил, — объяснил Лисица.

— Так что ж, можно и ослобонить! — крикнул Молодожников.

— Да там с ним и братья Негодяевы, боярские дети; то люди ратные, они и советом и мечом сподручны, — молвил Лисица.

— В софийский двор, в темник, за Жегловым и Негодяевыми! — крикнул Волк.

Гилевщики бросились из земской избы, загудел набат, собралось много народу, и пошел он в софийский двор.

Митрополичий двор был открыт и беззащитен. Народ, явясь туда, приказал стражникам тотчас вывести из темника узников.

Те повиновались им.

Когда колодники появились, народ тотчас снял с ног их колоды и с радостными восклицаниями отвел их в земскую избу, где под главенством Жеглова они образовали новое правительство, объявив воеводу, князя Хилкова, изменником.

Узнав об этом, Никон поторопился на митрополичий двор, но было уже поздно: узники были уже освобождены.

Тогда митрополит решился на более чем смелую меру: другой день был праздник Алексея Божьего человека и вместе с тем именины царя; Никон на утрени и на обедне поименно проклял главарей гилевщиков.

Распространилась об этом весть по целому городу, и гилевщики, чтобы оправдать себя и снять с себя пятно проклятия, которое в то время было сильнее позорного клейма, рассыпались по всем улицам и кричали, что в день именин царя освобождают преступников, а тут митрополит проклял весь народ.

Новгород впал в страшное уныние, люди верующие пришли в отчаянье; но не этого домогались гилевщики, они бы желали разделаться с митрополитом.

Ломали себе головы гилевщики, как бы поднять против него народ; выпито было при этом страшное количество водки, так как и их начинало разбирать сомнение в справедливости их дела, но ничего они не могли выдумать.

Так прошел весь другой день после страшного проклятия митрополита, и вечером в земской избе собравшиеся гилевщики размышляли, что вот-де есть у них две умные головы: это площадной подьячий Нестеров, да сын ею, пристав Кольча, да что-то во время гили ни одного, ни другого не видать.

— Уж ты бы, подьячий Гришка, — обратился Жеглов к Аханаткову, — услужил нам не службу, а дружбу, пошел бы к площадному подьячему Нестерову, да попросил бы его совета. Знает он всякие неправды митрополита, да притом и в огне-то он не горит, да и в воде не тонет. Бит уже он с десяток раз кнутом за ябеды; у иного уже давным давно вышибло бы дух, да угнало бы душу в пятки, а он ничего — цветет, как маков цвет. Да и пристав, сын-то его, что ни на есть разгильдяй, а в гили-то его нетути. Порасспроси, да разузнай, да завтра нам скажи.