Великий раскол

Царица вошла к больному: он лежал еще без сознанья.

Данилов сказал ей шепотом, что если ночью он не очнется, то едва ли он проживет до утра.

Голова больного была обложена льдом.

Царица приказала подать стул, уселась у кровати и велела одной лишь женщине остаться, остальным же ехать домой и сказать, что она возвратится тогда лишь, когда троюродный брат царя очнется.

Боярыни и служки уехали, и с царицей осталась только одна старая ее няня. Последняя ушла в поповскую кухню.

Царица с Даниловым, его аптекарем и священником оставались при больном: не прошло и полчаса со времени приезда царицы, Стрешнев из бесчувственного состояния как будто начал переходить в другое: он застонал и зашевелился.

— Будет, кажется, хорошо, — обрадовался Данилов, — он придет в себя. Пущай стонет…

Прошло еще некоторое время, и Стрешнев еще более застонал и беспокойно ворочался и вдруг открыл глаза.

— Где я? — спросил он и хотел было встать.

— Лежи… лежи… потом расскажем, — молвила царица.

Стрешнев с удивлением взглянул на нее, потом, как бы узнав ее, он взял ее руку и поцеловал.

Царица встала и, взяв Данилова за руку, вывела его в другую комнату.

— Как находишь его? — спросила она.

— Ладно, и, царица, напрасно беспокоиться изволишь, — ты бы уехала, а мы останемся здесь. Хозяин хороший человек, гостеприимный.

— Ты разве не перевезешь его сегодня?

— Нельзя, ему нужно оставаться здесь денька два-три. В голове неладно.

— Так я завтра сюда заеду.

— Одного лишь боюсь, — как он очнется, тотчас гляди и потребует везти себя домой.

— Так я уйду теперь с батюшкой в другую комнату, и коли он очнется совершенно, позови меня, я ему прикажу остаться и он послушается.

Царица ушла с попом в другую комнату и затворила дверь.

Начала разговор царица: расспрашивала она его об его семействе и делах, и узнав, что он остался круглым сиротою, очень соболезновала и посоветовала ему пойти в монахи, с тем, чтобы выдвинуться в церковной иерархии.

Священник отвечал, что для этого нужно знакомство с патриархом.

Царица милостливо разрешила ему обратиться к Никону от ее имени и присовокупила, что по случаю смерти во время чумы царского духовника отца Степана он взял другого — отца Лукьяна, но что наставником к ее детям никто не назначен, а потому она попросит царя, чтобы к старшему сыну ее, Алексею, сделан был бы духовным отцом он.

Поп [28] едва успел поцеловать царице руку в благодарность за ее милость к нему, как из соседней комнаты, где лежал Стрешнев, послышались голоса:

28

Называю священников попами, так как это тогдашнее их официальное название.

— А ты, собака, жид, чего не пущаешь домой? Да вот я тебя, пса…

— Смилуйтесь… на это царский приказ…

— Вот я тебя, царский указ… хочу домой. Где я?

— У отца… отца.

— Какого отца?

Поп открыл дверь и вошел в комнату, где лежал Стрешнев.

— У меня, — сказал он, — боярин, ты в доме, я здешний приходский священник.

— А! Это тебя подкупил поп Берендяй держать меня у себя, да и этого жида Данилку, — заревел Стрешнев.

— Не знаю я никакого попа Берендяя.

— Какой же ты поп, коли не знаешь своего наистаршего… попа и из попов!

— Да таких у нас и нетути… есть только попы и протопопы.

— Совсем ты дурак, и не поп, наистаршего, наисветлейшего не знаешь.

Священник догадался о ком речь, но прикинулся непонимающим.

— И светлейших попов не знаю, но могу уверить боярина: мы с лекарем по указу царя и царицы.

— И царицы! — удивлялся Стрешнев и, спустя минуту, продолжал. — И царицы! Так это не был сон?.. Так это она, милосердная, сидела здесь и брала меня за руку…

— Да, это была я, — сказала царица, входя к нему. — Надеюсь, упрямое дитя, ты полежишь здесь до утра?

— Не могу, милостивая царица, вели перевезти сегодня же. Здесь я еще пуще заболею с тоски.

— Коли так ты желаешь — нечего делать: я сама довезу тебя, да вот и колымага моя приехала.

Царица вышла, Данилов, священник и аптекарь одели Стрешнева, и через четверть часа они вывели его на двор и усадили вместе с царицею в экипаж.

Данилов, священник и аптекарь взобрались на стоявшую здесь же таратайку Стрешнева, и поезд тронулся к дому окольничьего.

XLII Сватовство

Прошло две недели после кулачного боя, и Стрешнев, совершенно выздоровев, сидел в своей опочивальне у окна и близ него на стуле виднелись приятели его: думный дьяк Алмаз Иванов и Богдан Хитрово.

— Плохо, плохо, — говорил Стрешнев, — казны нетути и дело с концом!.. Царь не дает, говорит: война и на ратных людей надоть, а царская казна почти пустая.

— Народу-то у тебя, боярин, много, — заметил Алмаз.

— Много-то много, да нельзя же жить иначе: люди что скажут… Никита Иванович Романов живет не так, как я.

— Так женись на богатой, — заметил Хитрово.

— На богатой? — удивился Стрешнев. — Да где же они теперь?.. На Трубецкой? — Да ведь он скареда: за дочь даст медный грош.

— Есть невеста богатая, — улыбнулся Алмаз, — да не знаю, что дашь за сватовство, а мы с Хитрово дело-то свахляем…

— Говори, а за подарком дело не станет: любого коня… любое оружие выбирай… — обрадовался Стрешнев.

— Ишь ты расходился: любого коня… аль меч кладенец… Дашь ты не то, коли высватаем, — расхохотался Алмаз, осклабив белые свои зубы.

— Ну, говори, не мучь… говори… кто ж невеста?..

— А царевна Татьяна Михайловна…

— Да ведь она мне троюродная… Правда, невеста хоть куда… Но царь что скажет, а поп Берендяй…

— Да, лакомый кусок, — заметил Алмаз. — Ведь царевна Татьяна Федоровна, сестра царя Михаила, все оставила ей: и вотчины, и села [29] , и всю-то богатую свою движимость, да и отец, и царь наградили ее, что станет не только на ее век, но и на век ее детей.

— Оно-то вальяжно, — заметил Стрешнев. — Но доселе я называл ее: сестрица Таня, а тут вдруг «жена»… Люблю-то очень сестрицу… да и прекрасна она… но увы и ах, выйдет ли за меня? Ведь меня-то она не раз за уши драла, как, бывало, я ненароком в их девичью попаду, покалякать с сенными девчонками… аль за вихры отдерет… а теперь вдруг жена… Полно, Алмаз, шутки ты шутишь…

29

Селами назывались дворцовые имения.