Великий Рузвельт

В марте 1937 г. обе палаты конгресса подавляющим большинством голосов приняли постоянный закон о нейтралитете. Он запрещал экспорт оружия и предоставление займов и кредитов воюющим странам. Хотя закон, подписанный Рузвельтом 1 мая 1937 г., оставлял президенту довольно большую дискреционную власть (т. е. возможность единолично решать целый ряд вопросов о конкретном применении закона), сути дела это не меняло: объективно он вел к медленному удушению той формы народовластия, которая пыталась утвердиться в Испании, и триумфу коалиции каудильо, фюрера и дуче. К началу 1939 г. скорая и неминуемая развязка стала самоочевидной. Она-то и заставила взяться Генри Стимсона за перо с надеждой, что его доводы будут услышаны и в госдепартаменте, и в Белом доме.

Обращали на себя внимание следующие моменты в аргументации Стимсона в защиту реальной помощи оружием Испанской республике. Во-первых, четкое обоснование того факта, что законодательство о нейтралитете вошло в противоречие с международно-правовыми нормами и фундаментальными (неконъюнктурными) принципами внешнеполитического поведения США на мировой арене. Во-вторых, ясное указание в отношении угрозы международной безопасности со стороны сил агрессии, провоцирующих внутренние конфликты «у их соседей» и тем самым в собственных интересах расширяющих зону нестабильности, что, в свою очередь, грозит расползанием военной угрозы.

Лично

Достопочтенному Корделлу Хэллу,

Государственному Секретарю,

Вашингтон, округ Колумбия {9}

18 января 1939 года

Дорогой господин Секретарь!

По мере того, как трагическая война в Испании приближается к новому кризису, я много думаю о наших обязанностях и возможностях в связи с этим кризисом. Я прихожу к выводу о том, что нам следовало бы предпринять решительные действия и что, поступив таким образом, США вполне смогли бы предотвратить те серьезные последствия для всего мира, с которыми, очевидно, в настоящее время ничего не могут поделать ни Великобритания, ни Франция.

В настоящее время мы находимся в положении, которое во всех отношениях является не имеющим оправдания извращением международного права, которое не только не оправдано никакими соображениями целесообразности, но напрямую ведет ко злу. Наше правительство признало лоялистское правительство в качестве законного правительства Испании. То же самое сделала Франция. То же самое сделала Великобритания. В качестве такого законного дружественного правительства лоялистское правительство Испании имеет право закупать у нас и на мировых рынках вообще все, что ему необходимо для самообороны во времена сурового испытания. Это – один из тех принципов международных отношений, который американское правительство отстаивает с начала истории США. Мы всегда признавали этот принцип одним из тех правил международного права, в котором мы, как мирная невооруженная страна, особенно заинтересованы…

Текущий момент как раз и является тем моментом, когда важность сохранения такой нормы международного права особенно очевидна, сейчас миролюбивые невооруженные нации, в отличие от агрессивных авторитарных государств, находятся в обороне. Мы сталкиваемся также с тем, что авторитарные правительства разработали новые методы, посредством которых они провоцируют гражданские войны среди своих соседей, в конце концов используя эти войны для агрессивных действий против этих стран. Таким образом, никогда еще не было момента, когда нам было бы более важно сохранить право, от которого может жизненно зависеть наша собственная безопасность.

До недавнего времени мы, больше чем любая другая нация в мире, последовательно поддерживали эту доктрину, предпринимали законодательные действия и заключали договоры, направленные на ее сохранение. В ситуации наподобие той гражданской войне, какая ныне идет в Испании, мы не только всегда бдительно охраняли права дружественных правительств, против которых вспыхивали такие мятежи, закупать у нас оружие, но и ввели в США в действие законы, дающие президенту США полномочия в то же самое время предотвращать поставки оружия и снаряжения мятежникам, с которыми ведут борьбу дружественные нам правительства. Как Вы, разумеется, знаете, такое законодательство введено в действие в отношении гражданских войн в Западном полушарии Совместной Резолюцией 1912 года, и в 1922 году его действие было распространено на страны, с которыми у нас установлены особо дружественные отношения.

Далее, в 1928 году мы присоединились к конвенции, провозглашенной шестой Панамериканской конференцией американских республик и регламентирующей права и обязанности государств в случае гражданских войн. В 1930 году США ратифицировали эту конвенцию. Этот договор превратил ранее существовавший принцип права в принцип, обязательный для поведения государств, подписавших договор.

Однако ныне, в соответствии с Законом от 1 мая 1937 года, наше правительство решило сменить эту сугубо американскую доктрину международного права на прямо противоположную и попытаться провести новый эксперимент с этой полярно противоположной доктриной. Правительство решило запретить дружественному испанскому правительству, которое мы признали законным правительством, осуществлять это освященное временем право, которое мы столь долго отстаивали как существенное для мира и стабильности в мире. Другими словами, мы выбрали момент, когда нам, в свете наших интересов и нашей безопасности, особенно важно оставаться на почве установленного права, для того чтобы провести совершенно новый эксперимент, став вверх ногами. Проведение такого эксперимента в такое время неразумно. Это не консервативно. Это не по-американски.

Мы выбрали момент, когда два безответственных диктаторских правительства, правительства Германии и Италии, нарушили все нормы права и соглашения, осуществив силовое вмешательство в гражданскую войну в Испании и обеспечивая мятежников не только боеприпасами, но и организованными вооруженными формированиями; мы предпочли в тот же самый момент отсечь законное правительство Испании от предоставленых ему международным правом прав защищаться от этого нового преступления.

Господин Секретарь, мне кажется, что даже простое изложение фактов, связанных с этой ситуацией, показывает, по какой опасной тропе нас ведет наш новый эксперимент в новом государственном искусстве. Трусливые защитники нового нейтралитета не могли выбрать более нарочито неудачного момента для демонстрации глупости и опасности своих эмоциональных сентенций. Слабость поведения, проявляемая нашими сестрами-демократиями в Европе, Францией и Великобританией, делает ситуацию вдвойне опасной. Программа невмешательства, явно изобретенная там в целях избежания внешнего вмешательства в идущую в Испании борьбу, приведет к прямо противоположным результатам и даст возможность Германии и Италии беспрепятственно осуществлять свою интервенцию, тогда как законному правительству Испании не позволяют закупать во Франции, Англии или в других нейтральных странах средства отражения этой интервенции. Другими словами, по обеим сторонам Атлантики мы видим спектакль полного пересмотра освященных временем права и практики, которые были выкованы в течение веков в интересах стабильности и мира и которые ныне разрушают для того, чтобы облегчить проведение одной из самых безжалостных и жестоких интервенций, какие когда-либо знала история. Когда в Испании вспыхнула эта война, я вместе с большинством американцев имел крайне скудные знания о любой из воюющих сторон и не имел особых симпатий к той или иной из них. Это казалось началом жестокой и прискорбной войны, которая не касалась мира в целом, за исключением того, что мир питал надежду увидеть ее как можно более быстрое окончание на любых условиях, на каких ее можно было прекратить. Но признаюсь, что по мере продолжения войны картина, открывавшаяся моим глазам, претерпела радикальные изменения. Лоялистское правительство, не имевшее обученных войск в начале войны, создало армию, которая самим фактом своего мужественного и упорного сопротивления гораздо лучше оснащенным и организованным врагам продемонстрировала, что пользуется доверием и симпатиями массы испанского народа; тогда как с интервентов, сражающихся на стороне мятежников, была сорвана маска – до такой степени, что мы со всей ясностью убедились в очевидной новой попытке фашизма потрясти до основания наш мир.

Как я сказал в начале письма, я довольно тщательно изучил этот вопрос. Думаю, что президент имеет право снять, без решения конгресса, эмбарго, установленное в соответствии с резолюцией от 1 мая 1937 года. Полагаю, ему следовало бы сделать это. Улучшение международной обстановки оправдает такое изменение позиции, осуществленное президентом. Полагаю, что американское общественное мнение в настоящее время решительно склоняется на сторону лоялистов и поддержит такие действия президента. В то же время такое подтверждение веры США в установленное право и пренебрежение к угрозам нарушителей закона были бы подобны глотку свежего воздуха, каким стали меры, недавно предпринятые правительством г-на Рузвельта в других направлениях, вроде трепки, которую Самнер Уэллес задал послу Германии в связи с нацизмом, и недавнего выделения казначейством займа в размере 25 млн долларов Китаю. Каждое из этих действий стало крупным шагом к стабилизации, показав, что мы не только верим в международное право и в мораль, но и намерены жить в соответствии с их нормами. Такой шаг в Испании вполне может сокрушить попытки автократий и сделать возможным справедливое разрешение конфликта.

Сожалею, что письмо получилось таким длинным, но я очень взволнован. Если Вы согласны со мной, не покажете ли вы это письмо президенту? Я очень хочу оказать поддержку Вам и президенту в провозглашении в этот опасный момент жизненно важной и успешной международной программы.

Как всегда преданный Вам,

Генри Л. Стимсон

Призыв Стимсона не был услышан, хотя и подвергся тщательному рассмотрению. В марте 1939 г. пал Мадрид, а к концу этого месяца фалангисты Франко установили контроль над всей территорией Испании. 1 апреля 1939 г. одними из первых Соединенные Штаты заявили о признании правительства Франко. С точки зрения морали, если строго следовать логике Стимсона, такое решение представлялось очень многим более чем сомнительным, но в тот период дипломатия Вашингтона искала новые подходы к диктаторским режимам с целью вовлечь их в подобие договора о «намерении» сохранить мир в Европе после последнего жертоприношения – утраты Чехословакией ее независимости в марте 1939 г. Оправданием могли служить участившиеся встречи европейских (в том числе и советских) дипломатов с лидерами нацистского рейха и реальная угроза нового Рапалло, т. е. сепаратных соглашений Германии и СССР.

Стимсон в своем взбудоражившем публику письме не случайно избегал говорить о Советском Союзе. Цели Москвы в Испании в Америке принято было рассматривать сквозь призму коминтерновской стратегии сокрушения капитализма. К тому же события в СССР подсказывали Стимсону осторожность в просчете шагов его руководства. Сказались и личные мотивы: во время работы Стимсона в администрации Герберта Кларка Гувера она проводила жесткую линию на непризнание и изоляцию СССР. Однако многие пытались найти более активный вариант дипломатической игры на выигрыш в уже почти безнадежной ситуации, невзирая на все превходящие неблагоприятные обстоятельства. Суть их предложений сводилась к тому, чтобы вызвать у СССР повышенную заинтересованность следовать антигерманским курсом, получая в порядке компенсации за риск заверения в готовности наладить более широкие экономические и военно-технические связи с США. В принципе этот замысел отдаленно напоминал идею коллективной безопасности, которую пропагандировал в Лиге Наций М.М. Литвинов, но которая не вызывала ни малейших симпатий в конгрессе США. Ни Рузвельт, ни тем более Хэлл не были готовы поддержать ее, что не мешало им оставаться открытыми для самых разных (порой полярных) предложений, включая и предложения об экономическом и военном сотрудничестве.

В лондонском издании привлекшей к себе в годы войны широкое внимание книги Джозефа Дэвиса «Миссия в Москву» приводится любопытный документ – фрагмент его письма Ф.Д. Рузвельту из Брюсселя от 18 января 1939 г. {10}. Любой без труда обнаружит, что он без начала и без конца. Что же руководило бывшим послом в СССР и советником Рузвельта, когда он, готовя книгу к публикации, решил опустить большую часть своего личного и секретного послания президенту? Хранящийся в архиве Дэвиса в Отделе рукописей Библиотеки конгресса подлинник документа при сопоставлении его с опубликованным фрагментом легко объясняет этот акт самоцензуры. Пометка на полях «снято» стоит возле тех разделов послания президенту, в которых говорилось об осуществлении военных контактов между США и СССР, а само оно начиналось многозначительным напоминанием президенту о достигнутой как будто договоренности в отношении создания секретной «горячей линии» между США и СССР с целью взаимного обмена военной информацией. Дж. Дэвис писал об этом как о решенном деле, требующем только уточнения некоторых деталей:

«Лично и секретно»

Брюссель, Бельгия

18 января 1939 г.

Дорогой шеф!

Касательно установления секретных контактов в области обмена военной и военно-морской информацией с Советским правительством, о чем я сообщал Вам лично, нужно иметь в виду, что весь вопрос остался открытым в ожидании назначения моего преемника (т. е. нового посла США в СССР. – В.М.) в Москве…» {11}

Далее следовали со ссылкой на Сталина и Молотова констатация согласия советской стороны на установление упомянутых секретных контактов, предложение с этой целью сохранить в Москве на посту военного атташе США подполковника Ф. Феймонвилла и резкая критика тех кругов на Западе, которые недооценивали «советский фактор». Но, увы, ничего из того, что предлагалось Дэвисом и против чего как будто не возражал Ф. Рузвельт, осуществить не удалось. Феймонвилл был отозван из Советского Союза, а новый посол США появился в СССР только в августе 1939 г. Что побудило Ф. Рузвельта отказаться от «секретных контактов» с Советским Союзом по военной линии – об этом, по-видимому, можно говорить отдельно и с «разных углов». Опасения «утечек», которые стали обычным делом? Очень возможно. Весьма вероятно также, что правительство США не пошло на сближение с СССР и из-за обвинения видных советских военачальников в шпионаже в пользу Германии и Японии в ходе печально известной «чистки» 1937–1938 годов. Бесспорно одно – реальный шанс обеспечить важное условие для налаживания военного сотрудничества двух стран был упущен.

Не все, разумеется, так последовательно и настойчиво, как Дж. Дэвис, добивались изменения внешнеполитического курса США в сторону его поворота лицом к военной опасности и неформального диалога с Москвой, контактов на высшем уровне и т. д. В верхних этажах государственной власти США (а тем более в дипломатическом и военном ведомствах) боязнь сыграть на руку «красному диктатору» перевешивала проснувшееся негодование по поводу наглых притязаний германского нацизма. Но одновременно все меньше оставалось сторонников и вызывающего критику и недовольство курса на уклонение от вызова, брошенного державами-агрессорами как в Европе, так и на Дальнем Востоке.

Американцев, конечно же, даже больше, чем события в Европе, тревожили известия из Китая, где Япония с 1937 г. вела захватническую войну, чем дальше, тем больше грозившую перерасти в открытое американо-японское столкновение. Где и как оно могло начаться, многим представлялось уже вопросом непринципиальным. Как отдалить это неизбежное столкновение, максимально обезопасив интересы США в случае внезапного нападения Японии, – вот чем главным образом были заняты головы американских экспертов-дальневосточников. Наиболее здравомыслящие из них полагали, что формуле «лучше отступление, чем война» есть альтернатива, сопряженная с определенным риском военного столкновения с агрессором, но непосредственно не связанная с ним.

Среди дипломатов США, критически относившихся к политике «умиротворения», заметное место занимал С. Хорнбек, руководивший с начала 20-х годов дальневосточным отделом госдепартамента. С. Хорнбек видел панораму мирового развития с точки обзора, наиболее чувствительной для США, – сквозь призму их экономических интересов в Азии. Его бумаги – десятки аналитических записок, рассматривающих каждый заслуживающий внимания поворот в событиях международной жизни, обстоятельных и предельно (по меркам дипломатического ведомства) правдивых, – поучительное чтение. Все говорит о том, что Хорнбек располагал довольно внушительным ресурсом доверия и у своих непосредственных патронов – госсекретаря К. Хэлла и его заместителя С. Уэллеса, да, по-видимому, и у самого президента. В противном случае он едва ли решился бы высказывать ряд смелых суждений по поводу опасной ситуации, возникшей после капитуляции в Мюнхене. Влиятельное изоляционистское лобби всегда могло настоять на устранении любого – даже высокопоставленного – чиновника из дипломатического ведомства, если его взгляды не соответствовали принципам внешнеполитического «нейтралитета» США. С. Хорнбек бросил ему вызов, энергично оспаривая разумность продолжения подобного курса.

Уже 6 января 1939 г. С. Хорнбек, явно вдохновленный посланием Рузвельта конгрессу от 4 января, пишет С. Уэллесу докладную записку, в которой, подстраховавшись ссылкой на мнение разведорганов США и их компетентные оценки ситуации, излагает свою концепцию последовательного («шаг за шагом») наращивания давления на агрессоров, а в случае крайней необходимости – применения угрозы силы в качестве контрмеры. В этом любопытном документе, в котором легко угадывались контуры будущей доктрины национальной безопасности, в частности, говорилось: