Великий Сатанг
Шрифт:
Пухлый палец поднимается вверх.
– Вы: прекращаете устраивать диверсии и даете возможность спокойно заниматься погрузкой; далее: обеспечиваете нас нужным количеством рабочей силы; и наконец: отдаете мне экспонаты, привезенные из Киевского музея религий. Скажите на милость, к чему вашим… э-э… подданным иконы кисти Рублева, к примеру? Со своей стороны я возвращаюсь на Гедеон и докладываю дону Мигелю о вашей героической гибели. И живите себе здесь спокойно, если уж так нравится. Ну, по рукам?..
– Я сказал, Джанкарло, — устало качает головой Лебедь и опускается на циновку. — Разговора не будет!
– Но вы понимаете, что в этом случае вашим хлеборобам придется иметь дело с людьми
Лебедь усмехается:
– Что ж, пусть попробуют. Ко мне пришли люди башен…
– О, вот как?!
Человек в очках заметно удивлен. И встревожен. Он на секунду задумывается. Затем аккуратно снимает очки и бережно протирает их.
– Ну что ж, — говорит он совершенно спокойно, уже совсем иным тоном, без тени раздражения и запальчивости. — Я вижу, что договориться нам не удалось. Пусть так. Если вы забыли, что такое присяга, майор Нечитайло, позвольте напомнить вам еще кое о чем. Взгляните!
Джанкарло протягивает Лебедю глянцево блестящие стереокарточки.
Тот кидает небрежный взгляд и удивленно приподнимает брови.
– Ну и что? Это пулеметы. Исчезнувшее оружие…
– Так точно, — кивает человек в комбинезоне. — Исчезнувшее. А если я скажу вам, что два экземпляра этого исчезнувшего доставлены мною с Гедеона? По личному разрешению господина пожизненного Президента?..
Лебедь отвечает улыбкой.
– Бред. Оружие непроизводимо в принципе.
И добавляет то, чего никогда не мог понять сам, да и никто не мог, даже наставники в училище, когда пытались разъяснить курсантам, отчего любое, кроме холодного, оружие, будучи собранным, немедленно превращается в липкий порошок:
– Этический индетерминизм.
– Верно. — Джанкарло отвечает улыбкой на улыбку. — И про принцип, и про индетерминизм. Но вы ведь знаете, кажется, про опыты Рубина? Он работал одно время в лабораториях моего покойного батюшки. В том числе и над этой проблемой…
Голос его становится приглушенно-доверительным.
– И вы не представляете, майор, что может совершить всего только одна щепотка боэция, если добавить ее в сплав. Во всяком случае с этическим, как вы сказали, индетерминизмом она справляется без труда…
Джанкарло саркастически пожимает плечами. Глаза его, лишенные очков, вовсе не так уж беспомощны, как казалось.
– Не скрою, майор, серия была мизерна. Два экземпляра на всю Галактику. И оба здесь, со мною. Что скажете теперь?
Лебедь приподнимает голову. На лице его уже нет улыбки.
– Послушайте, господин эль-Шарафи…
Он уже не называет человека в комбинезоне по имени.
– Кто вы все-таки? Искусствовед? Или?..
Тон его враждебен. А ответ звучит по-прежнему спокойно и даже с холодноватым сочувствием:
– Всего понемножку, майор. Отчасти то, отчасти это. В том числе и искусствовед. И смею вас заверить, весьма квалифицированный.
Он дружески подмигивает.
– Я не блефую, майор. Итак, ваш ответ?
– Погодите.
Не обращая внимания на гостя, Лебедь опускается наземь.
Прикладывает ухо к квадрату травы, оставленному в центре шатра меж небрежно набросанных циновок. Вслушивается. А потом поднимается на ноги, и взор его светел.
– Уходите, господин эль-Шарафи. И скажите тем, кто послал вас, что у землян нет иного выхода. Таков наш выбор. Если вы блефуете, вам же хуже. Если нет…
Лебедь пожимает плечами.
– Все равно уходите. Земля будет сражаться.
Глава 7
«Прекратите это безобразие!..»
Земля. Месяц плачущего неба. Люди и демоны
17 октября 2233 года по Галактическому исчислению
Дождь лил седьмой день подряд. Он начался еще в день великой битвы — сперва редкими крупными каплями, затем хлещущими струями и уже к вечеру превратился в сплошную стену воды, сквозь которую почти незаметно проскальзывали рваные стрелы молний. Шум дождя гасил раскаты грома, заполняя все своим выматывающим душу шелестом…
Затем небесные воды поумерили ярость. Грохот и зарницы исчезли, капли сделались легче, но замедлить себя в полете не пожелали. Сплошная стена дождя, подавлявшая гневным напором, сделалась занудливо постоянной, повесив в воздухе серенькую мокрую занавеску. Дороги размокли. Трава, сперва гнувшаяся под тяжестью воды, привыкла и покорно улеглась, даже не пытаясь разогнуть стебли.
Работать в таких условиях было неимоверно трудно. Отряды людей аршакуни, по десятку-полтора каждый, облавным кольцом промчались по степи, вылавливая редких беглецов, уцелевших после великой битвы. Тот, кто сумел уйти, наверняка не ранен и крепок. Он необходим для переноски тяжелых тюков к кораблям Звездных, что приземлились двадцать дней тому близ главного стойбища Старшей Сестры и теперь стояли, раскрыв квадратные нижние пасти в ожидании корма.
Поселок за поселком открывал ворота перед всадниками аршакуни. Защищать изгороди было некому: мужчины, ушедшие на зов А-Видра, не вернулись и уже не вернутся, а не знающая сладости женской плоти мелочь была задорна и упряма, но воевать всерьез, разумеется, не могла. В первом же поселке, где из-за частокола в людей аршакуни полетели стрелы, пришедшие не оставили в живых ни единой души, кроме тех, кто ростом не достиг еще конского колена. Когда пришельцы покидали разрушенный до основания поселок, детвора брела за уходящими, пока хватало сил, с громким плачем умоляя взять с собой и уверяя, что может работать.
Дети говорили неправду. Они не были способны трудиться так, как необходимо было Звездным, чье время истекало; Звездные спешили сами и торопили других. Поэтому на бегущих вслед лошадям детей никто не обращал внимания. И они, устав бежать и плакать, понемногу отстали. Некоторые побрели обратно, к развалинам поселка, но большинство просто остались в мокрой степи, ожидая неведомо чего.
Разумная жестокость принесла плоды. Уже в следующем поселении жители его, прослышавшие о судьбе Барал-Лаона, не стали сопротивляться. Они впустили всадников и без разговоров выдали требуемое. Предметы, собранные в руинах, были старательно упакованы ими в надежные тюки из псиных шкур и приторочены к спинам тяжелоногих коней, приведенных с собою для этой цели людьми аршакуни.
Так женщины спасли жизнь себе и детям.
К исходу пятого дня после великой битвы все, что представляло интерес для Звездных, было свезено в ставку Старшей Сестры, раскинутую на юге, совсем недалеко от мелкого залива. Там вьюки распаковывали и предметы сортировали снова, выбрасывая ненужное. Что нужно, а что нет, указывал старший из Звездных, Тот, Кому Подчинялась Смерть; подчинялись ему и люди, все без исключения, даже люди аршакуни. Впрочем, до общения с живыми убитыми старший из Звездных и не снисходил. Тому или иному из людей аршакуни он подчас бросал короткое слово похвалы или недовольства, и в обоих случаях удостоенный цепенел и долго не мог заставить себя сделать хотя бы шаг. Охотно общался Тот, Кому Подчинялась Смерть, только со Старшей Сестрой, старавшейся держаться поближе к нему. Люди аршакуни сами не понимали, отчего так случилось, но после великой битвы им сделалось страшно глядеть в глаза Старшей, и Эльмира, кажется, чувствуя это, редко призывала пред очи свои кого-либо из своих людей.