Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия»
Шрифт:
Анархисты, последователи Михаила Бакунина, проповедовали «безмотивный террор», направленный против всех представителей власти и эксплуататорских классов. Другое течение – анархисты-коммунисты провозглашали «Да здравствует бомба и динамит». Группы анархистов «День страшного суда», «Мститель», «Террористы-резервисты» терроризировали «буржуев» и простых обывателей, угрожая им «кровавой народной расправой». Террор имелся в арсенале радикальных националистических партий: «Дашнакцутюн», действовавшей на Кавказе и в Закавказье; Финской партии активного сопротивления, давшей убежище русским террористам на территории великого княжества Финляндского; полубандитским «лесным братьям» в Прибалтике. Либералы порицали террор, но делали это не очень искренно. В свое время даже П.Н. Милюков, в целом противник революционных выступлений, говорил Ленину, что еще один-два удачных террористических акта, и «мы получим конституцию» [182] .
182
Тыркова-Вильямс А.На путях к свободе. Нью-Йорк, 1952. С. 176.
Высшие сановники были излюбленным объектом охоты для террористов. Должность министра или губернатора считалась расстрельной. Автор известных мемуаров А.А. Игнатьев, сын убитого террористами сановника, писал: «Что ни день, надевай мундир
183
Игнатьев А.А.Пятьдесят лет в строю. Т. 1, М., 1955. С. 406.
184
Могильнер М.Б.Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в России начала XX в. как предмет семиотического анализа. М., 1999. С. 62.
Министр внутренних дел становился главной мишенью террористов с первого дня своего пребывания в должности, которая считалась расстрельной. Об этом красноречиво напоминала обстановка, в которой предстояло жить Столыпину. Выбирая казенную квартиру, положенную министру, он писал жене: «Горемыкин просил ему предоставить дом на Фонтанке (раззолоченный саркофаг Сипягина) или дом на Мойке. Это останется открытым до осени, но я решаюсь взять дом на Мойке, где много хороших детских, а на Фонтанке только внешнее великолепие, а жить негде» [185] . Чтобы понять, что имел в виду Столыпин, говоря о «раззолоченном саркофаге», следует обратиться к воспоминаниям товарища министра внутренних дел Владимира Гурко. По его словам, министру внутренних дел Дмитрию Сипягину «удалось воздвигнуть себе памятник в виде перестроенного здания министерства на Фонтанке». Министр не пожалел денег на обустройство казенной квартиры. Гостиная была отделана в помпезном псевдорусском стиле, стены столовой украсили художественные панели, на одной из которых было изображено избрание на царство Михаила Федоровича Романова. Целью честолюбивых стремлений Сипягина было устроить на квартире прием царю: «В действительности в этом заключалась и первопричина всей затеи. Но вмешалась жестокая судьба. Сипягин был убит накануне того дня, когда он должен был дать обед государю. В своем великолепном дворце он прожил всего лишь несколько месяцев».
185
Столыпин П.А.Переписка. С. 606.
После вступления в должность главы правительства Столыпин сохранил пост министра внутренних дел. Его жилищем стал дом номер 16 на набережной Фонтанки у Цепного моста. Здание у Цепного моста было хорошо известно петербуржцам с царствования Николая I, когда там расположилось Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии во главе со всесильным графом А.Х. Бенкендорфом. О доме номер 16 ходили легенды. Говорили о страшных подземельях, в которых томились политические заключенные. Рассказывали, что на Фонтанку, 16 приглашали заподозренных в антиправительственных высказываниях, любезно приглашали их присесть в кресло, а потом кресло поворачивалось, пол раздвигался, и несчастный оказывался в подвале, где его подвергали жесткой порке. Про этот дом сложили вирши:
Глупое созданье! Рассуждаешь спроста. Позабыл, брат, здание У Цепного моста. Влепят в назидание, Как ударов до ста, Будешь помнить здание У Цепного моста [186] .На Фонтанке, 16 размещался Департамент полиции – главное структурное подразделение Министерства внутренних дел, в котором сосредоточивались все нити борьбы с террором. Здесь на стенах висели портреты всех министров внутренних дел, и среди них портрет убитого Сипягина. По слухам, ему было дано предзнаменование. В день новоселья тяжелая бронзовая люстра древнерусского стиля упала с потолка и разнесла в щепки накрытый для обеда стол. 2 апреля 1902 г. был убит министр внутренних дел Дмитрий Сипягин. Переодетый в адъютантскую форму Степан Балмашев явился в Мариинский дворец, где проходило заседание Комитета министров, строевым шагом подошел к Сипягину и доложил, что у него важный пакет от московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. Когда министр повернулся за пакетом, террорист дважды выстрелил в него из револьвера и смертельно ранил. По свидетельству матери террориста Степана Балмашева Марии Николаевны, город, где они проживали, «принял весть об убийстве Сипягина с радостью». Жители устроили настоящее паломничество в дом семьи боевика, и каждый стремился выразить восхищение родителям столь выдающегося юноши. Мало кто сочувствовал убитому министру, зато казненный террорист превратился в героя, о котором слагали стихи:
186
Рууд Ч., Степанов С.Фонтанка, 16. Политический сыск при царях. М., 1993. С. 3.
За портретом Сипягина висел портрет Вячеслава Плеве, следующего министра и следующей жертвы террора. Губернаторская карьера Столыпина началась при этом министре. Гибель Плеве 15 июля 1904 г. была очень тяжело воспринята Столыпиным, в отличие от большинства публики, которая откровенно радовалась этому событию. Не было ничего удивительного в том, что лидеры партии эсеров, собравшиеся на конференцию в швейцарской деревушке, узнав об удачном покушении, устроили такую попойку, что их законопослушным соседям пришлось вызвать кантональную полицию. Понятной была радость союзников эсеров по революционному подполью, с ликованием восклицавших в своих прокламациях: «Среди белого дня, на улице Петербурга, бомба, брошенная рукой революционера, разорвала министра внутренних дел Плеве… Он убит, тиран!.. Революция начертила приговор роковой, это она воплотила светлое и великое дело» [188] .
187
См.: Носков М.А.Российский
терроризм начала XX века в восприятии общества: Дин. … канд. ист. наук. М., 2011. С. 67, 166.188
Анархисты. Документы и материалы. Т. 1. М., 1998. С. 42.
Однако либеральная публика не скрывала своего удовлетворения убийством министра. Павел Милюков писал: «Радость по поводу его убийства была всеобщей». Либералы и динамитчики были заодно. По свидетельству А. Тырковой-Вильямс, сообщение о смерти министра вызвало такое ликование, словно это была весть о победе над врагом. Д.Н. Шипов вспоминает, что ему новость о гибели Плеве пришла по почте. «Письмо врача, сообщившего эту весть, дышало как бы радостью, и он, по-видимому, спешил приветствовать меня, предполагая, очевидно, что и я разделяю его отношение к событию» [189] . Врач и писатель С.Я. Елпатьевский свидетельствовал: «Помню радость, которая была в Ялте при известии об убийстве Плеве. С веселыми лицами, с радостными улыбками передавали его друг другу люди, которых раньше я считал далекими от политики… Впереди меня встретились два пожилых человека, солидные люди в котелках, и, при мне обменявшись известиями о смерти Плеве, они горячо пожали друг другу руки и расцеловались» [190] . Характерный эпизод вспоминал отец террориста Егора Сазонова, убившего Плеве. Богатый лесопромышленник Сазонов выехал из Уфы в Петербург, как только узнал об аресте сына. Он опасался, что пассажиры узнают его и учинят расправу, однако все вышло с точностью наоборот. Когда весть о том, что в поезде едет отец террориста, распространилась по составу, к Сазонову-старшему в вагон стали заходить дружелюбно настроенные пассажиры. Скромные попутчики приходили просто взглянуть, более смелые поздравляли его, жали руку, а некий офицер с друзьями даже пил за его здоровье [191] .
189
Шипов Д.Н.Воспоминания и думы о пережитом. С. 238.
190
Елпатьевский С.Из воспоминаний // Красная новь. 1928. № 8. С. 199.
191
Носков М.А.Российский терроризм начала XX века в восприятии общества. С. 238.
Столыпин хорошо знал следующего министра – князя Святополк-Мирского, поскольку тот управлял генерал-губернаторством, в которое входила Гродненская губерния. Святополк-Мирский был отставлен после Кровавого воскресенья. Генеральша Александра Богданович, хозяйка влиятельного светского салона, осведомленная о всех петербургских сплетнях, писала в своем дневнике о князе Святополк-Мирском: «Сегодня у себя за завтраком он пил за то, что благополучно, живым уходит из министров. В Москву была послана депеша Булыгину, чтобы он немедленно сюда приезжал». Через несколько дней она записала: «Булыгин уже в Царском у царя, сильно брыкается, отказывается от портфеля министра внутренних дел» [192] . Когда Булыгина удалось уломать, его супруга горько плакала, боясь за жизнь мужа.
192
Богданович А.Три последних самодержца. М., 1990. С. 339, 340.
Последним в портретной галерее на Фонтанке висел портрет Петра Дурново, непосредственного предшественника Столыпина на посту министра внутренних дел. Он был настоящим энтузиастом полицейского дела и не меньшим поклонником женского пола. В бытность директором Департамента полиции он приревновал бразильского поклонника и приказал тайно провести в посольстве обыск, чтобы раздобыть компрометирующие письма и уличить в неверности свою любовницу. Когда о вопиющем нарушении дипломатической неприкосновенности было доложено Александру III, император дал указание: «Убрать эту свинью в Сенат в 24 часа». В разгар революции полицейские таланты Дурново были востребованы, и он был назначен министром внутренних дел. Ушел он живым, но террористы охотились на него и застрелили похожего на него генерала, спутав его с отставным министром.
Столыпин прекрасно понимал, что следующим портретом в траурной рамке может оказаться его собственный. Он был готов к тому, что террористы могут нанести удар в любой момент. Они сделали это всего через месяц после назначения Столыпина главой правительства. В августе 1906 г. против Столыпина был предпринят самый страшный и самый кровавый террористический акт в истории дореволюционной России.
После разгона I Государственной думы ЦК партии эсеров принял решение об убийстве Столыпина. Но эсеров опередили максималисты. Эсеры-максималисты представляли собой экстремистскую группу внутри партии эсеров, которая признавала только программу-максимум и ратовала за немедленное осуществление социалистических преобразований. Всякую легальную и парламентскую деятельность максималисты отвергали, основное внимание они уделяли индивидуальному террору. «Мы хотим дать колесу истории максимальный размах», – говорил их лидер М.И. Соколов по кличке Медведь [193] . К моменту покушения на Столыпина союз эсеров-максималистов откололся от партии эсеров и успел заявить о себе несколькими громкими актами, в том числе экспроприацией в Фонарном переулке. В результате самой крупной в истории революции экспроприации Московское общество взаимного кредита было ограблено на 875 тыс. рублей. После этого «экса» максималисты не испытывали недостатка в средствах, снимали десятки конспиративных квартир, нанимали породистых лошадей, покупали любое оружие.
193
Павлов Д.Б.Эсеры-максималисты в первой российской революции. М., 1989. С. 155.
Поначалу максималисты не определились со своей жертвой. Их разведчики собирались в чайных и трактирах на Сенной площади, им показывали фотографические карточки Столыпина, Трепова, Горемыкина, Коковцова. Но уже с начала июля внимание максималистов сосредоточилось на Столыпине. Началась слежка за казенной дачей министра на Аптекарском острове. Легкая летняя дача располагалась на одном из островов Невы в черте города. На этой даче Столыпин принимал Милюкова, Кони и других общественных деятелей, которых незадолго до этого предполагалось ввести в состав правительства. Место было у воды, рядом находился Ботанический сад. Однако дочь Столыпина вспоминала, что ее томили мрачные предчувствия: «Дача эта двухэтажная, деревянная, вместительная и скорее уютная, произвела на меня сразу впечатление тюрьмы. Происходило это, должно быть, от того, что примыкающий к ней довольно большой сад был окружен высоким и глухим деревянным забором. Были в нем две оранжереи, были лужайки, большие тенистые липы, аллеи и цветы, но каким все это казалось жалким после деревенского простора» [194] .
194
Бок М.Указ. соч. С. 164.