Великое кочевье
Шрифт:
— Кам из тебя хороший получился бы, — шутливо заметили однажды.
— Ну-ну! — замахал руками Ярманка. — Не смейтесь. Камы вроде волков. Они — наши враги. Комсомол поможет прогнать их.
Своих приятелей Ярманка уговаривал:
— Слушай! В комсомол пойдешь? Комсомол говорит: надо учиться книжки читать, избушки делать, всем товариществом землю пахать. Записывайтесь!
Он был доволен тем, что такие беседы с ребятами вытесняли из его головы думы о Яманай.
Приехал Чумар. Вступил в товарищество. Ему были так рады, что всем становьем помогли построить аил. Избушку рубить он не стал,
Ярманка ни на шаг не отходил от него. Помогал доставать из вьючных сумин буквари, тетради и карандаши.
— Сколько человек учить начнешь? Много? — спрашивал он. — Двадцать человек? Больше?
— В аймаке сказали: надо учить всех. Скоро начнут у нас строить школу. Настоящего учителя пришлют.
Ярманка побежал по стойбищу — созывать людей к Чумару.
В каждом аиле он повторял одно и то же:
— Ночь лежала на Алтайских горах, темная, страшная. Ничего не было видно. Все неграмотные. Учиться будете — светать начнет, а потом солнышко выглянет. Все видно… Все знать будете. Идите учиться.
Тохна Содонов шепнул Ярманке:
— И я пойду учиться.
Отец проворчал:
— Пора кобыл доить. Лови жеребят, привязывай.
— Я скоро прибегу, — сказал парень и выпорхнул из аила вслед за младшим Токушевым.
Ярманка и Тохна бежали по долине.
— Всех ребят, которые в комсомол записались, соберем?
— Всех. Кто учиться не хочет — плохой комсомолец.
— Спать не лягу, учиться буду.
На следующее утро на лужайку возле аила Чумара собрался народ. Тех, кто пожелал учиться грамоте, Чумар усадил в кружок, роздал им тетради, показал, как держать карандаш. Черную доску повесил на лиственницу.
Вокруг каждого ученика — пестрый букет шапок. Любопытствующие сородичи через плечи друг друга заглядывали в тетради, развернутые на коленях учеников.
— Смотри, какие палки пишет!
— А что такая палочка скажет?
Ярманка упрашивал:
— Не кричите, товарищи! Не мешайте учителю!
Женщины, расположившиеся неподалеку, мяли овчины, шили обувь, сучили нитки из жил косули и изредка посматривали на доску.
По утрам Ярманка раньше всех прибегал к лиственнице и там дожидался Чумара.
— Сегодня какую букву покажешь?
Когда учитель жаловался, что ученики долго не приходят, Ярманка срывался с места и бежал от аила к аилу, пронзительным криком подымая все кочевье.
— Солнце встало, учитель встал — учиться иди!
После занятий Ярманка снимал доску и уносил к себе в аил. Он видел, как приходили к Чумару пожилые алтайцы за советами, сам не раз порывался спросить у него совета, но всегда сдерживался: «Я не маленький — сам знаю, как поступить».
Однажды, провожая Чумара до аила, парень не утерпел и спросил:
— Ты партийный?
— Давно член партии, — ответил Чумар. — Вместе с Адаром вступил.
Ярманка обрадовался. Партийные люди — против старых обычаев. Учитель поймет его и даст хороший совет. Смущаясь и робея, заговорил о Яманай.
Чумар внимательно выслушал его, а потом сказал:
— Ничего в том плохого нет, что она тоже из сеока Мундус. — Слова учителя лились плавно, тепло. — Старые сеоки — байская узда,
которую богачи придумали для бедняков. Богатый алтаец из рода Мундус — тебе не брат. Все бедняки всех сеоков — братья. Такое время было в нашу молодость, что человека обычаи ломали, как буря сосну. Мне вот также хотелось жениться на одной… из нашего сеока, но… в то время таких смельчаков прутьями драли.Он наклонился к парню и посоветовал:
— Не торопись. Ты еще молодой. Яманай обжилась у Анытпаса, может, и привыкла к нему… Не приноси в аил бедняка лишнее несчастье. Ты учись знай, учись и учись… А потом увидишь, как тебе лучше жизнь свою обосновать.
Ярманка вздохнул. «И Суртаев и Чумар — оба партийные, оба хорошие люди, — подумал он. — Совет у них один: учись… Я и так учусь… А Яманай как же? Трудно мне без нее жить».
Борлай почувствовал в Чумаре крепкую опору, не проходило дня без того, чтобы он не советовался с ним по делам товарищества.
Дни у Чумара были заняты тем, что он учил людей, а вечерами ходил с Борлаем по аилам, помогая налаживать совместную пастьбу скота.
Однажды он, добродушно улыбаясь, рассказал своему другу, что дома жена ворчит на него: и на охоту он не ездит, и дров не заготовляет.
— А ведь это правда, — заметил Токушев. — Ты, учитель, о работе много думаешь, о семье забываешь.
— А как же иначе? — возразил Чумар. — Что я знаю, все надо людям передать.
С тех пор Борлай стал один проводить беседы с членами товарищества, а Камзаеву настойчиво советовал:
— Бери винтовку и отправляйся на охоту. К утру семья ждет тебя с тушей косули.
Члены товарищества частенько собирались на лужайке. Когда Борлаю надо было в чем-то убедить их, он старался говорить гладко и вразумительно, как это умел делать Филипп Иванович, но обычно после первого десятка коротких фраз умолкал и задумывался: «Что еще сказать им?»
Нет, далеко ему до Филиппа Суртаева! Надо очень много учиться. Много думать.
Однажды зашел разговор о новом коне, и Токушев, кивнув на Утишку, сообщил собравшимся:
— Бот он каждый день ходит ко мне и просит жеребца на десять дней: «Я, говорит, свой табун отделю от общего».
— Да, так будет лучше! — нетерпеливо крикнул Утишка. — Пусть жеребец десять дней живет у меня, потом — у другого.
— Ишь ты, какой умный! — перебил его Содонов. — Дадут мне жеребца на десять дней, а он в эту пору не нужен. Тогда как?
— А в общем табуне тоже пользы мало, — буркнул Утишка.
— Не мне и не тебе его отдали, а всем вообще, которые в товариществе, — старался втолковать Борлай. — При таком положении забот тебе о жеребце меньше, а пользы больше.
— Правильно, — сказал Сенюш. — Добрые птицы всегда летают стаями, а в одиночку — только птицы-разбойники.
К аилам приближались всадники. Впереди ехал Тюхтень. Он первым слез с коня, степенно подошел к Борлаю и дружески предложил трубку.
Они сели.
— Старая береза вверх не растет, новых веток у нее все меньше и меньше. А у меня умных мыслей не стало, — говорил Тюхтень. — Худо я сделал, что в прошлом году отсюда откочевал и людей, у которых ум короткий и сердце баранье, за собой увел. Принимай назад.