Великое кочевье

Он даже сложил песню:

Не буду я ходить по земле,Растоптанной в грязь, —Не буду вспоминать женщину,Приголубленную баем.

Но и песня была бессильной. Он то с горечью, то с жалостью, то с обидой, то с упреками самому себе вспоминал свою Яманай.

Он молчал, и это тревожило Чаных и Токуша.

Ночью под шубу пробрался холод, стыли ноги. Ярманка проснулся, вскочил с кровати. Он долго метался по аилу, чтобы размять застывшие ноги, перешагивал через яму, где спали дети, обходил отца, подставившего огню голую грудь, а потом сел к очагу, тяжело покачав головой. Там, в общежитии школы, он уже привык спать на кровати, под чистой простыней и теплым одеялом, а здесь ему опять приходится, скрючившись, ложиться к костру на землю. Собачья жизнь! Он, Ярманка Токушев, и одну зиму не согласился бы теперь зимовать в аиле.

Снежинки осторожно, словно на ниточках, опускались в дымовое отверстие и таяли в струе дыма.

Дождавшись рассвета и вспомнив утренний распорядок в школе, Ярманка почувствовал возвращающуюся к нему бодрость. Он хотел умыться, но не нашел воды. Взял узду, сходил за лошадью и отправился на реку. Пушистый снег накрыл землю толстым слоем, ноги увязли по колено; идти было тяжело, как по песку. Ярманка разгреб снег, нарубил льда, мелкие куски ссыпал в сумы, а крупные приторочил к седлу и двинулся обратно. Дома он натаял воды, достал обмылок и начал умываться у костра, пофыркивая от удовольствия.

Отец испуганно наблюдал за ним, наконец не выдержал и вскочил:

— Брось лить воду!.. Ишь ты, умываться выдумал!

— Хорошо умываться! Глаза яснее видят, тело легкость чувствует!

Слова сына казались дерзкими. Старику хотелось ударить непослушного, но он понимал, что ушли те годы, когда сыновья беспрекословно повиновались ему. Они затеяли что-то непонятное. Им приятно все новое. Но каково ему, старику, переносить это? Чувствуя свое бессилие, он отвернулся.

— Счастье из аила уйдет, скота не будет.

Проснулась Чаных, и Токуш пожаловался ей:

— Вижу, совсем хочет убежать от нас.

Ярманка хвалил жизнь в домах русских. Там теплые печи, чистый воздух, через большие окна льется свет. Там забываешь про зиму. Шубы там не нужны — висят на стене. В легкой рубашке отдыхает тело. Хорошо там жить!

Старик готов был согласиться на все, только бы сын не уезжал.

— Делай себе избушку здесь, — вздохнув, сказал Токуш.

Чаных растерянно взглянула на свекра. Ей хотелось спросить: «Как же можно жить без костра? Где ячмень жарить? Где курут коптить? Где араку гнать?» — но, чтобы не расстраивать мужа, она сдержалась…

После чая Ярманка сразу уходил из своего темного, холодного жилья и возвращался только глубокой ночью, когда уже все спали. Сначала он шел в аил, когда-то брошенный Таланкеленгом, где сейчас жили люди, приехавшие проводить перевыборы сельсовета.

Его нетерпеливо спрашивали:

— Когда охотники с промысла вернутся?

— Скоро, скоро.

— Буран начинается, задержит их.

— Борлай знает о перевыборах и поторопит соседей.

Потом Ярманка помогал Яраскиной, темнолицей алтайке с коротко стриженными волосами, едва видневшимися из-под лисьей шапочки, проводить женские собрания. Их беседы заканчивались призывом ко всем женщинам прийти на перевыборы и голосовать за лучших людей долины, которые будут названы кандидатами в члены сельсовета.

Каждый вечер Ярманка созывал подростков, которые промышляли белку неподалеку от становья, разговаривал с ними об охоте, советовал сдавать пушнину в Госторг, рекомендовал жемчужный порох с медведем на банке, подолгу расспрашивал о звериных повадках и рассказывал об интересных случаях на охоте, а после того, добившись расположения к себе, говорил о комсомоле, о Советской власти, о перевыборах. Почти всегда беседы заканчивались просьбами парней:

— Напиши мне заявление, чтобы меня приняли в комсомол.

— И мне тоже напиши.

Обедал Ярманка вместе с приезжими. Вечера проводил у соседей или у Байрыма, который недавно вернулся из больницы и почти не отходил от очага. Брат часто покашливал. Рука все еще покоилась на перевязи.

— Что рассказывают про Каракольскую долину? — интересовался Байрым.

— Говорят, что Сапог все-таки пришел на одно собрание, — сообщил младший брат очередную новость. — Баю сказали: «Уходи». А он спорить начал: «Я говорить не буду, потому что у меня голоса нет, я только послушаю, — слуха меня не лишили». Тут его вывели за дверь.

Вернувшись в свой аил, Ярманка добавлял дров в костер, садился на войлочный коврик и, достав газету или книгу, долго читал.

Чаных просыпалась от шелеста бумаги и, не шевелясь, смотрела на молодого мужа.

Однажды, уверенный, что Чаных спит, он склонился над ямой и, улыбаясь, долго рассматривал спящего сына.

— Бойко растешь ты, парень! Скоро шубу запросишь, — говорил шепотом. — Я тебе в городе куплю пальто!

«Отцовская кровь согрела сердце, — подумала Чаных и улыбнулась от радости. — Теперь и со мной будет мягким».

Она слегка приподняла голову и спрятала под шапку седые пряди волос.

Ярманка вернулся на свой коврик и опять взялся за книгу.

2

В маленькой избушке, где разместился сельсовет, было тесно и душно. Табачный дым висел густой завесой, и Суртаев предложил первое заседание провести на открытом воздухе. Все вышли на крыльцо. Одни сели на ступеньки лесенки, другие встали к коновязи, третьи, одетые в длинные теплые шубы, подогнув ноги, опустились на утоптанный снег. Среди них было много старых приятелей Филиппа Ивановича, слушателей первых советско-партийных курсов. Он разговаривал с ними, переходя от одного к другому.

Вокруг Байрыма собрались его знакомые, расспрашивали о ранении, о больнице, о здоровье.

Когда съехались все члены сельсовета, Суртаев открыл заседание.

— Нам нужно избрать председателя, — сказал он. — Председатель — вожак и голова сельсовета. На эту работу нам нужен человек с чистым сердцем и крепкой волей, преданный партии и Советской власти. Он будет проводить все наши законы — заботиться о трудящемся народе и не давать ходу баям. Такие люди у нас есть. Называйте фамилии.

Встал Чумар Камзаев и сказал, что по поручению партийной ячейки он называет Байрыма Токушева.

Байрым догадывался, что его собираются выдвинуть в председатели, но, услышав свое имя, смущенно опустил голову. Работать будет трудно. Справится ли он? Может, еще не поздно отказаться? Может, найдут другого человека?.. Нет, отказываться нельзя, — ему доверяет партия.

— Какое мнение собрания? — спросил Суртаев, уверенный в том, что все поддержат предложение Камзаева.

Отозвались дружно:

— Правильные слова!

— Байрым — хороший человек!

— Этого никто не пошатнет.

— Я тоже думаю, что мы все можем положиться на Байрыма, — поддержал Суртаев. — Если нет других предложений, давайте голосовать.