Венчание со страхом

Никите показалось, что антрополог подкрепит свой приказ нажатием кнопки на том самом «мозговом раздражителе», однако ничуть не бывало. Ольгин достал из кармана яблоко, показал обезьяне, надкусил, затем швырнул в клетку. Хамфри помедлил, затем потянулся к огрызку.

Ольгин направился к ветпункту. Потом прошло еще бог знает сколько времени. Солнце уже жарило вовсю. Никита ослабил страховку, скинул куртку, оставшись в футболке и джинсах: терять удобный пункт наблюдения из-за солнцепека он не собирался.

Только около одиннадцати ему наконец-то довелось увидеть нечто весьма странное, если не сказать больше.

Первой на этот раз появилась Иванова. За ней Ольгин и Званцев несли какой-то металлический чемодан. Его аккуратно поставили на гравий рядом с клеткой Хамфри. Начали раскрывать, раскладывать. Оказалось, что это прибор с проводами, сферическим экраном и наборной клавиатурой. «Осциллограф, что ли? — недоумевал Никита. — Вроде не похоже». Иванова села на раскладной матерчатый стульчик перед прибором и начала там что-то настраивать, подключать. И тут же треск в наушниках Колосова стократно усилился: появились мощные радиопомехи. Чертыхаясь, он прильнул к объективу.

Ольгин уже возился с запором, открывая клетку Хамфри. Обезьяна поднялась, ощерила клыки, с силой ударила себя несколько раз кулаками в грудь. Ольгин что-то говорил, видимо, успокаивая. Подошел Званцев, на миг закрыв собой всю картинку. Видимо, как раз он и пустил в дело «раздражитель», потому что Никита увидел, как Ольгин безбоязненно заходит в клетку, а Хамфри лежит на полу: морда его искажена, он визжит, однако не двигается и не защищается.

На голову обезьяне надели нечто вроде закрытого шлема с проводами. На волосатые запястья и щиколотки — резиновые манжетки. Колосов торопливо переводил объектив с одной точки наблюдения на другую. Вот Иванова склонилась над аппаратом. Званцев ей помогает. Они делают все четко, слаженно, быстро, видно, что не впервые. А Ольгин вытаскивает из нагрудного кармана что-то… что… Колосов увеличил резкость до максимума: ага, это шприц и ампула. В наушниках щелкнуло, потом донеслось:

— Вклю… осторож… — голос Званцева словно из гулкой бочки.

Ольгин сделал Хамфри укол в предплечье, прошло минуты две, и вдруг… Никита вздрогнул, покрылся холодным потом: наушники раздирало от дикого мучительного воя, словно волчья стая, попавшая в капкан, остервенело грызла ущемленные лапы. Вой вибрировал на самой высокой болевой ноте, потом опустился до рева, хрипа, стона. Хамфри широко разевал пасть и кричал, кричал. Никита не мог более этого выносить, сдернул наушники.

— Болевой синдром… Сердце… выдержит… — доносилось из них. Словно кузнечики стрекотали там металлическими голосами. Но все это перекрывалось приглушенным расстоянием, однако ясно различимым воплем терзаемого существа.

Обезьяна билась в конвульсиях, лапы ее дергались, голова в шлеме моталась из стороны в сторону. Ольгин, находившийся рядом, поддерживал ее.

— Два миллиграмма. Добавим еще… — неслось из наушников.

Новая инъекция. И снова леденящий душу вой. «Раз-дражитель… сердце… аритмия…» — это говорит Иванова.

Пересилив себя, Никита снова надел наушники. И смотрел, смотрел. Чарли и Флора бесновались в своих клетках. Их крики были так же дики. Но в них не звучала боль — только панический страх. В этой адской какофонии еле-еле различился голос Ольгина:

— Еще половину дозы. Я сказал, будем… Довести… хотя бы до…

— Нет, — это громко возразила Иванова.. — Сердечная деятельность… шока… нельзя… нет, он…

— Я знаю, что делаю!

— …не выдержит…

Колосов напрягся: у клеток назревал какой-то конфликт.

— Занимайтесь своей работой и не вмешивайтесь! — резкая команда Ольгина, точно лай, перекрыла шумы. Никита лихорадочно завертел настройкой: ага, может, так лучше будет слышно?

— Я отключаю… — Иванова уже сердилась, — срочно надо провести… Я иду за…

— Доведем до пяти…

— Нет! — Она вдруг наклонилась и действительно что-то отключила, потом вскочила со стула и сунулась в; клетку. — Он погибает! — Крик ее вонзился в уши Никиты. — Всему есть предел! Такая доза невозможна! Я не буду в этом участвовать!

— Тогда убирайтесь отсюда!

— Ну что вы в самом деле? Нашли время собачиться, — Званцев пытался утихомирить разгневанную женщину. — Чего ты выступаешь? Ты же знаешь, как это важно.

— Пять миллиграмм — это невозможно!

— Но мы должны же выяснить. А вдруг все получится? А это всего, лишь болевой синдром, обычная реакция.?! Это быстро пройдет. Ты же уже видела.

Иванова отступила. Как-то вся сразу обмякла. Отвернулась.

— Идите к себе, — сказал Ольгин. — Практически все завершено. Мы сами проследим. А это действительно всего лишь болевой синдром. Ничего страшного. Он у нас выносливое создание, — и он похлопал по груди затихшего Хамфри.

А потом Ольгин сделал еще одну инъекцию. Званцев, теперь занявший место за прибором, напряженно глядел на экран.

— Есть, — донеслось до Колосова. — Мозговые импульсы. Он реагирует.

Иванова, направившаяся было к ветпункту, резко обернулась.

— Это форменное зверство, — сказала она, и лицо ее скривилось. — А вы… У вас нет сердца. Просто его нет! Костька тысячу раз прав, прав, прав, — и она опрометью побежала по дорожке. Полы ее халатика парусили, а перетянутый резинкой хвост золотистых волос бился по плечам, точно живая змея.

У клеток воцарилась тишина. Обезьяна не издавала ни звука. Никита видел, как мерно вздымается черная мускулистая грудь: Хамфри словно уснул. Ольгин снял одну из манжеток, а затем вылез из клетки. Потом примерно в течение двух с половиной часов они наблюдали только за экраном. Делали какие-то пометки в блокнотах, обмениваясь при этом малопонятными фразами, изобилующими медицинскими терминами. Колосов напряженно следил, ругая свое полное невежество в серьезных предметах.

Около половины третьего эксперимент, или что это было, окончился. Званцев отключил аппарат, Ольгин снял с обезьяны датчики.

— Можно сделать инъекцию кордепина, — донеслось до Никиты.

— Не будем рисковать. Лучше позже раствором метил-пропионила.

Они ушли по направлению к лаборатории, унося свой прибор. Колосов подождал минут десять, наблюдая за неподвижным животным. «В принципе все это не должно меня касаться, — размышлял он. — То, что они делают… но я бы не смог. Например, нервы бы не выдержали. Болевой синдром… Это ж какую боль надо вытерпеть, чтоб так выть!» «А вы видели настоящую жестокость?» — вспомнился вдруг гневный вопрос Юзбашева. «У познания нет легкого пути», — возразил призрачный Званцев. «А что же говорил на это сам Ольгин? Ничего? Только он один и — ничего». Вообще Никита, начинавший уже расстегивать страховку, вдруг опустил руку. Что-то словно держало его, нашептывало: подожди, не суетись. День; еще не окончен. А вдруг?

Тело его одеревенело от этого затянувшегося бдения. Солнце немилосердно пекло в затылок. По спине под футболкой струился пот.

— До пяти мы свободны, — донеслось вдруг в наушники. — Он нас отпускает. Пожалуй, в Кленово смотаться можно. Там копченых кур в магазин привезли. — Никита не видел, кто это говорит. Потом в поле зрения появились Суворов и Званцев. Они шли от серпентария к воротам.

— Пожалуй, надо вот только шины подкачать. Миновало еще около часа. Видимо, те двое уехали.