Верь мне

Но Лика плачет и сжимает его ладонь так крепко, будто бы боится, что если отпустит, то он растворится, исчезнет, превратится в галлюцинацию ее несчастного помутившегося рассудка… Она смотрит в глаза ему — а они печальные, как у плюшевого мишки на ее кровати. И нет в них больше злости, ненависти. Он смотрит на нее с теплом. Доверчиво, не боясь больше, что она предаст: слезы ее искренни, страх за жизнь его искренен — он это чувствует. Любовь ее чувствует. Макс осторожно перехватил дрожащую ручонку и пальцем на ее ладони прочертил единственное слово: «Люблю». Жаль, что Лика, кажется, этого не заметила — подумала, что он просто гладит ее руку, и от избытка чувств ладонь его к губам своим поднесла.

— Не смей больше умирать! Еще раз я этого не вынесу, слышишь…

И вот больница. Казалось бы, самое страшное позади, здесь врачи, здесь люди, знающие что делать дальше, но Арина с Ликой места себе не находили. Начались долгие часы ожидания — мучительные, страшные, полные неизвестности.

Макса с Горским забрали в реанимацию прямо из приемного покоя, но если с Власовым все более-менее ясно, он жив и даже в сознании, то состояние Горского вызывало серьезные опасения. И ведь никто ничего не говорит! «Ждите», — сказал врач и исчез в неизвестном направлении. И Арина с Ликой ждали…

— Мамуль, не плачь, все будет хорошо, — успокаивала Лика как могла.

— За что мне все это? — плакала Арина и качала головой. — Лик, ну за что?! Ну чем я так нагрешила, а?! Если он не выкарабкается, я не переживу, — перешла она на шепот.

— Ну что ты такое говоришь? Уж если там выжил, то теперь точно выкарабкается, мам! Живучий он у нас. Ну не плачь, слышишь…

Но Арина не слышит. Стоит ей только представить, что Горского не станет — и мир рушится. Да, они давно чужие люди, и вот уже двадцать лет его нет рядом, но Арина его любит. Несмотря ни на что. Закрывая глаза на все гадости, которые делал, на предательство, на посторонних женщин рядом с ним. Даже когда детей отнимал, когда ненавидела его всем сердцем, проклинала, она чувствовала, что где-то под слоем ненависти к нему все равно жива болезненная, безоглядная любовь, подобная той, с какой матери любят заблудших своих детей — жестоких, злых, творящих бесчинства, но по-прежнему родных. И сейчас, спустя столько лет, она не разлюбила. И сейчас, в неприветливых стенах этой больницы, она готова все отдать, только бы он выжил. Но увы, никто не назначает цену.

Час, второй, третий… То ли нет уже сил плакать, то ли сказывается укол успокоительного — Арина притихла; в ужасе прикрыв лицо руками, она ждала врача. Лика, обняв ее за плечи, с опаской поглядывала в конец коридора, боясь, что, когда врач придет, все станет только хуже.

Наконец, он появился. Арина подняла глаза на седоватого мужчину в белом халате, пытаясь по лицу его понять, какую весть несет он.

— Ваши парни после пожара? — устало спросил он.

Лика с Ариной синхронно кивнули.

— А что сырость разводим? — улыбнулся доктор. — Да живы все, не волнуйтесь вы так!

«Живы!» Одно слово, а с плеч камень свалился. Врач что-то говорил им на своем, на медицинском — а у них пелена из слез на глазах; только и уловили из его слов, что состояние у обоих стабильное и оба в сознании.

— Я могу увидеть мужа? — всхлипнула Арина.

— У него серьезное отравление, высок риск осложнений — давайте пока не будем торопиться. Вы, главное, не волнуйтесь, ситуация под контролем, и мы делаем все возможное, чтоб этих осложнений не было. А сейчас, девушки, езжайте домой, отдохните. Как переведем ваших мужчин из реанимации — вам позвонят. Сейчас сидеть здесь вам нет никакого смысла.

— Я останусь, — перебила Арина, вытирая слезы.

— И я, — добавила Лика.

Доктор хотел возразить, но, глядя на женщин, видимо, понял, что гнать их бесполезно, и махнул рукой:

— Ладно. Если все будет нормально, то вечером перевезем их в палату. Сырость только не разводите, — улыбнулся он, — вашим мужчинам нужны сейчас положительные эмоции, а не слезы.

Их привезли из реанимации в одиннадцатом часу вечера. Арина позаботилась, чтобы каждому выделили отдельную палату. Лика, убедившись, что с отцом все в порядке, тут же упорхнула к Максу; Арина же, едва врач ушел, юркнула к мужу.

— Арька, — улыбнулся Горский, завидев родное лицо в дверях.

Он выглядит гораздо лучше — нет этой болезненной красноты, с которой привезли его сюда, да и вообще, видеть его в сознании куда приятней. Арина подошла ближе, уселась на краешек кровати и, почувствовав тепло руки мужа в своих ладонях, расплакалась.

— Арь! Ну ты чего?

Ему тяжело говорить, получается лишь прохрипеть. Он сжал Аринину ладонь, а она все плачет и плачет, слова вымолвить не может.

— Глупенькая, ну чего ты ревешь?

— Как ты?

— Уже хорошо. Врач сказал, что помереть не даст. Арь, ну не плачь же!

Ему пришлось собрать все силы и приподняться, прижать к себе плачущую жену. Давно же он ее не обнимал… А она все такая же худенькая, маленькая, как и двадцать лет назад… Замерла в его руках, затаилась. Так непривычно, так странно. Как, собственно, странным кажется Горскому и сам факт ее слез — вот уж не думал, что эта женщина так близко к сердцу воспримет случившееся. Сам он уверен был, что единственная причина, по которой Арина вообще разговаривает с ним — это Лика. Не будь у них дочери, Арина б и не посмотрела в его сторону — он уверен! А как иначе-то? После всего, что натворил. И вдруг, слезы… А еще Власов что-то говорил о том, что только ради Арины с Ликой он, Горский, жив. Что Арина в дом горящий рвалась… Горский нахмурился, вспоминая слова Власова. «Неужели правда? Неужели…» Еще крепче прижал к себе жену, носом зарылся в растрепавшиеся ее волосы — от нее дымом пахнет, пожаром проклятым. Горский отстранился и осторожно лица ее коснулся, заставляя в глаза ему посмотреть.

— Это правда, что ты за мной в дом рвалась?

Арина виновато глаза заплаканные опустила, будто стесняясь неразумного, но искреннего своего порыва. Промолчала. Занервничала, то ли те минуты страшные вспоминая, то ли боясь признаться обнимающему ее человеку в своей слабости перед ним.

— Дурашка, — выдохнул Горский и вернул Арину в свои объятия. — Какая же ты у меня дурашка!

Конечно, только его Аринка на такое способна! Всегда действовала по зову сердца, отбрасывая элементарную логику. А вот Ланка вряд ли б за ним побежала… «Аря, Аречка, девочка ты моя родная…» Еще крепче обнял, чувствуя, как дрожит она, трясется, робко ладошками груди его касается и тут же одергивает саму себя, пугаясь позабытой близости непутевого своего мужа.

— Горский, что это было? — тихо всхлипнула она, чуть отстранившись. — Что случилось?

Да если бы он знал… Он разговаривал с ней по телефону, когда кто-то подошел сзади и сунул ему под нос платок с какой-то гадостью — вероятно, хлороформом. Сам не понял, какой такой рефлекс сработал, но он успел дыхание задержать — это его и спасло. Он заметил нападавшего: крупный, лысый, шкафовидный человек в костюме. Разумно посчитав, что силы явно неравны и бороться с нападавшим себе дороже, Горский сделал вид, что отрубился. Лысый огляделся, подошел к рабочему столу и облил ноутбук какой-то дрянью из бутылки; уходя, разлил оставшуюся жидкость. Он покинул комнату, а через мгновенье по мокрой дорожке побежал огонь… Будь Горский без сознания в ту минуту — нашли бы сегодня на пепелище обгоревший труп. На то, вероятно, и был расчет. Несчастный случай — ноутбук загорелся. И ни одного следа насильственной смерти на хозяине дома.

— Не знаю, Аришка, кто-то подкрался сзади, когда я с тобой по телефону говорил.

— Что значит «кто-то подкрался»?! Где твоя хваленая охрана?

— Я всех послал в больницу к Сажинскому.

— Ты нормальный?!

— Аришка, ну откуда я знал, что так будет? Да у меня и врагов-то нет. А за Сажинским глаз да глаз сейчас нужен…

— Врагов нет, но охрану ты держишь! Может, хватит из меня дуру делать? Ты понимаешь, что мог сегодня погибнуть?! — расплакалась Арина. — Горский, ты понимаешь, что я сегодня чуть с ума не сошла из-за тебя?!