Вернуть мужа. Стратегия и Тактика

"Шшш!"– недовольно шипят крайне заинтересованные тараканы, поднося к губам пальчик.

– Часто ребенок борется за любовь и внимание матери или отца. Вот скажите мне, - допытывается у меня Нафаня, - разве для маленького мальчика мать не идеал любви?

– А?
– спрашивают меня тараканы, перестав записывать.

– Конечно, идеал!
– радуется Нафаня, ответив на собственный вопрос.
– А отец? Кто же он?

– Кто?
– растерянные тараканы пожимают плечами.

– Отец - эталон поведения!
– всплескивает руками профессор, поражаясь нашей недогадливости.

– А для девочки?
– спрашиваю я Нафаню, садясь на диване.

– Для девочки, этой маленькой женщины, все наоборот!
– почти взвизгивает от удовольствия ученый.
– Мать - образец поведения, а отец - идеал любви.

Задумываюсь: неужели это так? Мой папа - мой идеал любви? А мама? Может, Нафаня прав. Ее не было со мной, и у меня не было эталона поведения женщины?

Тараканы после вчерашних разборок подлизываются, тут же согласившись с моей версией.

– Фигушки!
– сопротивляюсь я.
– У меня была баба Лиза. У меня была даже Рита.

– Вторая распространенная причина ревности - страх, - гнусавость голоса профессора ужасно нервирует.
– Страх одиночества, страх быть отвергнутым, страх не соответствовать придуманному партнером образу. Это причина ревности наиболее характерна для женщины.

Тараканы выразительно приподнимают вверх палец: "Вот первопричина!"

– Вы обо мне?!
– поражаюсь я их коварству.
– Я не боюсь!

Тараканы усмехаются и не верят.

– Женщины стремятся к подражанию, мужчины к соперничеству. Что главное в мужской ревности?
– снова экзаменует Нафаня и, как плохой учитель, сам же и отвечает.
– В мужской ревности главное - секс и гнев, в женской - это страх и эмоции.

"Точно!– подтверждают тараканы.
– Сами видели!"

Десять часов назад

Максим смотрит на билеты, лежащие на полу.

– Ты возил ее в Париж!
– кричу я, и сама себе неприятна. Унижаться до крика баба Лиза считала проявлением низкой культуры и неуважением не только к собеседнику, но и к себе.

Максим поднимает на меня глаза, в них если не удивление, то растерянность точно.

Тараканья толпа, возглавляемая плюгавеньким, теснит двух либералов-сородичей, посмевших поддержать Максима, в угол, улюлюкая и присвистывая. Два смельчака с достоинством отступают, стараясь не поворачиваться к противнику спиной.

– Да, - говорит Максим, подняв на меня такие родные голубые глаза.
– Но это почти последняя часть истории. В Париж летают не только в романтическое путешествие.

– Расскажи мне о сложной адвокатской судьбе!
– ёрничаю я.

– И не по работе, - Максим трет тыльной стороной ладони небритый подбородок. - По личному делу. Я не мог в этот раз позволить себе пустить дело на самотек.

– Личное дело, о котором не может знать жена? С молоденькой девушкой Настей? Ха-ха!
– очень надеюсь, что хохот мой хотя бы чуть-чуть гомерический.

Два предателя, запертые в углу тараканьей толпой с бейсбольными битами, достают... шпаги и готовятся к бою, отсалютовав противнику. Ничего себе! Как изменились эти перебежчики за какой-то час, копируя своего кумира.

– Смысл верный, тон нет, - осторожно говорит Максим.
– Чтобы понять, тебе надо...

– Выслушать! У тебя была куча времени!
– отрезаю я любую возможность продолжения диалога.
– Если бы не эти билеты, я бы еще была готова...

– Эти билеты, - с досадой посмотрев на клочки бумаги на полу, морщится Максим, - часть сложной и не очень красивой истории. И я готов рассказать ее.

– А я не готова слушать!
– бешусь я.
– Вернее, не собираюсь слушать. Ты мог тысячу раз начать ее рассказывать. И тогда, в первый раз, по телефону, когда сидел с ней в кафе и врал мне. И потом, когда пришел сюда две недели назад. И сейчас, когда я позвала тебя сама.

– И что мешает тебе меня выслушать?!
– Максим слегка повышает голос.
– Я приходил к Михаилу Ароновичу. Я звонил ему, тебе.

– Три раза! Ты звонил мне три раза!
– восклицаю я.

– Ты не взяла трубку. Если бы была готова поговорить, взяла бы. Или перезвонила, - отвечает на мой крик Максим.
– Ты была в таком состоянии, что Михаил Аронович посоветовал подождать, пока ты не успокоишься. Я был с ним не очень вежлив, прости. Я приезжал на дачу. Я приходил на Милину презентацию, к Игорю в клуб. Дважды. Второй раз лучше не вспоминать...

– Ты назвал мою ревность глупой, а твою как назвать?
– не свожу глаз с его жесткого любимого лица.

– Мою?
– горько усмехается муж.
– Выбирай: безрассудная, острая, тягостная, подозрительная, жгучая, давящая... А главное - бессильная и мучительная.

– Ты так хотел рассказать о себе и о ней, что спрашивал только обо мне и о нем, - констатирую я.

Распугав толпу острыми наконечниками шпаг, дезертиры выбираются из угла и встают спиной друг к другу, защищая тыл.

– Не сдержался, извини, - Максим делает шаг навстречу мне.

– Нет уж!
– отскакиваю я.
– С меня достаточно! Ты пришел рассказать правду, принеся с собой еще одну ложь! Если бы я случайно не увидела эти билеты, ты бы уже утащил меня в постель. (А я бы... Я бы не сопротивлялась!)

Максим болезненно морщится:

– Варя, тебе не идет хамство.

– А тебе очень идет... благородство.

Максим смотрит на меня как-то отрешенно.

– Уходи!
– гоню я его.

– Нет, - Максим садится на стул.
– Хватит бегать, Варя! На этот раз мы поговорим, и ты меня выслушаешь.

– Иди к черту, Быстров!
– злюсь я.
– Тебе не придумать ничего романтичнее Парижа. Мне плевать на твои дела, на твоих клиентов!

Раздавшийся неожиданно внутридомовой звонок заставляет меня подпрыгнуть на месте.

– Варенька!
– восторженно обращается ко мне Ольга Викторовна и осторожно добавляет.
– Тебе доставка. Пускать?

– Доставка?
– теряюсь я, лихорадочно оглядываясь на Максима.

Если это Ермак, я его убью! Хотя... Просто отлично! Вовремя! Ревность желчью поднимается со дна желудка и тут же вызывает тошноту.