Вернуть мужа. Стратегия и Тактика

– Это была буква "Ф", - говорю я, вытирая слезы.
– А вторую, хоть убей, не помню.

– А какая у Сергея Филипповича фамилия?
– спрашивает Сашка.

Никто из нас этого не знает, и Сашка круто меняет тему разговора.

– Ты что-то решила?
– спрашивает она меня.
– Про развод серьезно или от отчаяния? Не впечатлили тебя мои фото?

– Какие фото?
– удивляется Лерка.
– А мне показать?

Лерка разглядывает фотографии в Сашкином телефоне, а я разглядываю Лерку. Брови приподнимаются в удивлении, слегка открывается рот.

– Потрясающе!
– шепчет она.

– Ты кокетничаешь с Ермаком? Он тебе нравится?

– Это так выглядит?
– уныло спрашиваю я, зная ее ответ.

– Смотря, чьими глазами смотреть. Если моими, то еще ничего. А если Максима... Убила бы.

– Максим не ревнивый, - уверенно говорю я.
– Это я неадекват, если что. Вы в курсе.

– Максим не ревнивый?!
– мои подруги смотрят на меня так, словно у меня выросла вторая голова, причем не умнее первой.

– Вот интересно, живут люди вместе столько лет, а друг о друге так мало знают, - печально говорит Сашка.

– Еще какой ревнивый, - подтверждает Лерка, с улыбкой глядя на меня.
– Я специалист по мужской ревности, можешь мне поверить.

– Вот как врач скажи, - требует от Лерки Сашка.
– Ревность - это по Фрейду что?

– Я педиатр, - напоминает, смеясь, Лерка.
– У Фрейда что-то о трех уровнях ревности. У каждого уровня свой механизм. Михаил Аронович более компетентен.

– Расскажи, что помнишь, - просит Сашка.
– Не будем в час ночи старика будить.

– Да мало помню, - неуверенно бормочет Лерка.
– Первый уровень - конкурирующая ревность, второй - спроецированная, третий - бредовая. У Варьки раньше всегда была, по-моему, не претендую на истину, девочки, ревность конкурирующая.

– Прекрасно!
– уязвленно говорю я.
– Я ж не спорю...

– Это самый легко диагностируемый уровень. Это боль, печаль, прости, подруга, нарциссическая обида.

Недовольно пыхчу, но не возражаю. Моя ревность - предмет моих долгих разговоров еще с бабушкой Лизой.

– Между прочим, корни спроецированной ревности растут из собственной неверности и заключаются в выраженной подозрительности по поводу верности партнера. Тоже легко лечится, - Лерка показывает мне язык.
– Психоаналитики помогают справляться.

– А у Сергея Филипповича?
– (все! приклеилось!) спрашивает Сашка.

– Надеюсь, не бредовая, - ежится Лерка.
– По Фрейду это что-то близкое к паранойе.

– Не будем углубляться!
– останавливает ее Сашка.
– Вполне для дилетантов достаточно.

Я соглашаюсь с ней, испытывая дискомфорт от темы нашего разговора, и горячечно добавляю:

– Неправда! У него не паранойя. Сейчас!
– бегу к книжному шкафу.
– У Рождественского про тебя есть стихотворение. Не помню наизусть.

Нахожу нужный мне томик. Вот откуда такая уверенность во мне, что Сергей-Филипп просто очень любит? Не знаю. Я его почему-то чувствую.

Будь, пожалуйста, послабее.

Будь, пожалуйста.

И тогда подарю тебе я чудо запросто.

И тогда я вымахну - вырасту, стану особенным.

Из горящего дома вынесу тебя, сонную.

Я решусь на все неизвестное, на все безрассудное -

в море брошусь, густое, зловещее, и спасу тебя!..

Это будет сердцем велено мне, сердцем велено...

Но ведь ты же сильнее меня,

сильней и уверенней!

Ты сама готова спасти других от уныния тяжкого,

ты сама не боишься

ни свиста пурги, ни огня хрустящего.

Не заблудишься, не утонешь, зла не накопишь

Не заплачешь и не застонешь, если захочешь.

Станешь плавной и станешь ветреной, если захочешь...

Мне с тобою - такой уверенной -

трудно очень.

Хоть нарочно, хоть на мгновенье -

я прошу, робея, - помоги мне в себя поверить,

стань слабее.

– Вообще, ревность кого угодно к кому угодно от невротической потребности в любви, - закругляется Лерка, впечатлившись (по глазам вижу!) стихотворением.

Невротическая потребность в любви. Жутковато, но красиво.

– А ты хоть представляла себе, как будешь жить без Максима?
– спрашивает Сашка, взяв меня за руку.

Мы давно перешли из кухни в гостиную и теперь сидим на диване, поджав ноги и прижавшись друг к другу. Я посередине, а девчонки по бокам. Вот это как раз то, о чем я себе пока запрещала думать. Решила, что буду без. Но как - не решила.

Тараканы, приободрившись, повеселев, выстроились с хлебом-солью в поклоне. Ждут возвращения Варвары на родину.

– Вы вообще с Максом конгруэнтны, - ставит диагноз Сашка.

Смотрю на нее с опаской. Три чашки травяного сбора сделали свое дело: все-таки что-то подложила в него Зинаида Петровна.

– Помнишь, нам Михаил Аронович рассказывал, когда мы к вашей свадьбе готовились? Очень интересно. Я тот разговор хорошо запомнила.

Девять лет назад

Сидим с девчонками в моей комнате. По каталогам, которые притащила Лерка, выбираем фасон платьев для подружек. Основные цвета свадьбы уже выбраны: белый, лиловый и насыщенно серый.

– Девочки, - скребется в дверь баба Лиза.
– Пришел Михаил Аронович. Пойдемте пить чай. Как всегда, чаепитие с удивительным соседом превращается в интересный разговор. Когда баба Лиза, поцеловав меня в макушку, нежно сетует, что ее девочка выросла, а она и не заметила, Михаил Аронович говорит, тоже мягко и ласково:

– Вас, Елизавета Васильевна, вполне заменит Максим. Как партнер-родитель.

– Родитель?
– спрашивает любопытная Сашка.

– Да. Как ни крути, отношения в браке могут быть классифицированы. Таких классификаций много. Вот простейшая. Например, партнер-"романтик", или "равноправный", или "родитель", соответственно и "детский партнер - ребенок". Потом еще "рациональный", "товарищеский", "независимый".

– Точно! Максим - "родитель", а Варька - "ребенок", - подтверждает Сашка.
– Это плохо?

– Конечно, нет!
– восклицает Михаил Аронович.
– Это факт, данность. Ее надо учитывать, чтобы сохранить любовь и уважение друг к другу.

– Роли ведь могут меняться?
– спросила Лерка.

– Естественно, коллега, - подмигивает Лерке, студентке медицинского института, старый врач.
– И если такие изменения не устроят обоих или одного, надо будет либо подстраиваться, либо, увы... И совсем не обязательно, чтобы партнеру-"родителю" подошел партнер-"ребенок". Могут быть и конгруэнтные браки. Например, "родитель" и "романтик".