Вернуть мужа. Стратегия и Тактика

– Что разрушит?! Что исправить?!
– я пытаюсь встретиться взглядом с отцовским. Но он упорно отводит глаза.

– Она преступница? Изменница? Что?!
– не понимаю я.
– Если вы расстались из-за ее или твоей измены, почему ваша двадцатидевятилетняя дочь не может это узнать. Папа! Мне не пять лет. Бабушка исправно поддерживала твое нежелание рассказать мне о маме. Бабы Лизы уже нет. Когда-то не будет и тебя, и мамы, и даже меня. Я заслуживаю правды.

– Если бы дело было только в тебе, - тихо говорит отец.

На помощь отцу приходит баба Лиза, из того, своего последнего дня жизни. Эти слова я давно и много раз разобрала на буквы и звуки, на тайные и явные смыслы, на разум и чувства.

"Варюша! Я знаю, тебе долгие годы было больно и непонятно, но папа с Ритой перед тобой ни в чем не виноваты. Придет время, и папа сам тебе все расскажет. Это право папы - рассказать тебе то, что он посчитает нужным. Это большая ответственность - посвятить еще и тебя".

– В ком еще дело? В тебе? В Рите?
– забрасываю я внезапно уставшего отца вопросами.

– Варвара!
– отец включает функцию "настоящий отец Варвары Михайловны Дымовой".

Роюсь в сумочке. Неужели забыла? Я точно помню, что складывала! Вот она!

– Хорошо. Расскажи, какие слова здесь зачеркнуты, и я от тебя отстану... на время, - шантажирую я отца, положив на разворот книги открытку со Снегурочкой.
– Это писала моя мама?

"Миша! С Новым годом тебя! Передай (знаю, не передашь) привет и пожелания здоровья Елизавете Васильевне и Варе. Я готова к разговору, к встрече в любое время и на любых условиях, которые ты предложишь. Поблагодари Риту за ... Валентина."

Папа вздрагивает, увидев открытку:

– Откуда?

– Из прошлого, - отвечаю я, внезапно ощутив пронзительную жалость к своему отцу, так долго, полжизни хранящего свою, нет, нашу семейную тайну.

Папа берет открытку, читает ее и поднимает на меня глаза. В них не боль, а страх. Меня пронзает ужасная по своей нелепости мысль: он боится! Мой отец, грозный, сильный, неласковый, может чего-то бояться?

– Папа, - сиплю, от волнения потеряв голос.
– А мама... жива?

– Что?
– переспрашивает он, оторвавшись от открытки и посмотрев на меня мутными глазами.

– Мама, моя мама жива?
– повторяю я, сама испытывая безотчетный страх.

– Конечно, - бормочет отец.
– Валентина жива.

– Я могу ее увидеть или услышать?
– не отстану, пока хоть чего-нибудь не добьюсь.
– Она будет со мной разговаривать?

Отец долго молчит, потом встает, подходит к окну и смотрит на аккуратные Ритины грядки, на которых растет зелень, самая разнообразная, от нежно-салатовой до темно-зеленой.

К нам в комнату заглядывает Рита и, широко улыбаясь, говорит:

– Готово все! Пойдемте к столу.

Поскольку мы не меняем ни поз, ни выражений лиц, мрачных, расстроенных, Рита начинает беспокоиться:

– Миша! Что случилось? Варя?

Мы с отцом поворачиваемся к ней. Папа подходит к Рите и ласково говорит:

– Что может случиться? Варя совершила очередную глупость, а я ее воспитываю.

Чудненько! Только собираюсь возмутиться, как встречаюсь с папиным взглядом, уговаривающим, почти умоляющим. Нервно сглатываю:

– Это для тебя глупость, папа, а для меня умность, - пытаюсь я шутить, приветливо улыбнувшись Рите.

– Но ты прав, это не срочно.

– Давайте к столу, - облегченно вздохнув, Рита выходит, и по дому разносится ее крик:

– Маша! Саша! Обедать!

Иду за Ритой к дверям.

– Варя!
– зовет меня отец.

Поворачиваюсь. Папа подходит к столу, берет ручку, что-то пишет на старой открытке и протягивает мне:

– Возьми!

Смотрю на открытку. Под именем "Валентина" строгие цифры.

– Это телефон твоей мамы. Позвони.

– И она все объяснит?
– спрашиваю я, одурев от неожиданности и счастья.

– Я не знаю, - тихо говорит папа и обнимает меня, крепко прижав к себе.
– Но сначала должна решиться она.

Ничего не стало понятнее. Но стало легче и тяжелее одновременно. Теперь боюсь я. Боюсь звонить маме.

Во время обеда отец устроил нам с Мышильдой перекрестный допрос, в одиночку играя роль доброго и злого полицейского, выпытывая последние новости, но узнал только то, что мы с сестрой заранее обговорили в машине. Рита металась от плиты к столу и обратно, подкладывая нам горячее снова и снова.

– Рита!
– строго сказал папа.
– Прекрати суетиться! Им столько не съесть.

– Спасибо, мама! Спасибо, папа!
– Мышильда выползает из-за стола и целует родителей по очереди.
– Сил больше нет есть, правда.

– Ой!
– опять вскакивает с места Рита.
– У меня же мороженое есть, девочки. Хотите?

– Попозже, - стонет Мышильда.
– Пойдем погуляем, калории растрясем.

– Столько калорий за одну прогулку не растрясти, - жалуется Сашка.
– Придется трехдневный марафон бежать.

Сил гулять у нас действительно нет. Мы берем котенка и уходим в беседку у маленького пруда, мой отец когда-то очистил и облагородил его берега. Пока Машка возится с котенком у самой воды, мы с Сашкой тихо разговариваем и наблюдаем за ними.

– Ты готова к разговору с Максимом?
– спрашивает Сашка очень осторожно.

– Не знаю, - так же осторожно отвечаю я.
– Он вчера так посмотрел на Вовку, словно сдался. А на меня не взглянул, так, мазнул взглядом.

– А чего ты ожидала?
– спрашивает Сашка.
– Ты не давала ему возможности объясниться, однозначно истолковала все, что увидела. Теперь отказываешь ему в способности реагировать так же?

– Не отказываю. Я не знаю, с чего начать.

Сашка протягивает мне мой телефон. Несколько минут сидим молча, смотрим то на Машку и Коко (да помню я, что Доминошка), то на телефон, лежащий на столике в беседке.

Ранний августовский вечер, теплый, безветренный, томно-тихий. В такие вечера раньше, в детстве, мне казалось, что я никогда не умру, что бабушка с папой никогда не умрут, что вернется мама, и она, конечно, тоже никогда не умрет. Потом в моей жизни появился Максим, и я сохранила его в нашей папке, потому что он тоже никогда не умрет. Уход бабы Лизы напомнил мне о том, что знают и понимают все: жизнь конечна, неповторяема и нуждается в нас. Не только мы в ней, но и она в нас. Это мы ее наполняем собой. Мне нужно снова наполнить свою жизнь. У меня есть кем.