Вернуться в Антарктиду
Шрифт:
– Я сама ему запрещу, - сказала Мила. – Просто не мешай. Не лезь в наши отношения!
– Хорошо, - на удивление легко согласился отец и встал. Он не сомневался, что пробыв с ним бок о бок недолгое время, дочь оттает, проникнется его идеями и станет послушным орудием в его руках. – Ты, должно быть, устала. Я провожу тебя в домик, который снял в надежде, что ты все же приедешь. Он очень скромный, но будет полностью в твоем распоряжении на ближайшие два дня.
– Два дня, а что потом?
– А потом мы поедем в Анкаратру, и ты войдешь в храм как истинная и неповторимая
– Нет, папа, - сказала она, - я никого не хочу видеть.
Сперанский улыбнулся:
– Тогда разберись со своим бывшим до ужина. А то припрется в самый неподходящий момент, а при нем мы не сможем откровенно поговорить.
Мила внушала себе, что ей жизненно необходимо «закрыть гештальт», как выражаются психотерапевты. Она знала, что Дмитрий находится в ставке «Прозерпины» вместе с отцом, и готовилась к неизбежной встрече. И все же, когда она увидела Диму, то ощутила… нет, не волнение, не злость и не презрение. И даже не страх – первобытный ужас.
Она не подозревала, что это будет настолько неприятно и жутко, ведь ей представлялось, что все давно решено. Однако когда Дима вышел из какой-то хижины и встал, оглядываясь, Мила моментально и против воли перенеслась в воспоминаниях назад – в тот день перед побегом, когда он, пьяный и злой, поднял на нее руку. Сначала он – а потом его знакомец де Трейси, довершивший начатое. Пусть последнее представлялось смутно и пришло из обморочного видения, но отпечаталось в памяти намертво.
Москалев еще не заметил ее, пялился на местных жителей (верней сказать: на симпатичных и гибких жительниц, приветливо ему улыбавшихся), но Милу прошибла дрожь. Она замерла посреди дороги как вкопанная, не в силах произнести ни слова, и спина ее покрылась потом.
И тут Дмитрий повернул голову...
Разумеется, он ее узнал. Да и как не узнать, если по правую руку от нее стоял Илья Сперанский? Первоначальное легкое изумление, мелькнувшее в его глазах, сменилось на секунду ненавистью, но тотчас заместилось притворным восторгом.
Мила закусила губу. Кто не знал Дмитрия, мог бы решить, что она предвзята, и ненависти в нем не было и в помине, просто пригрезилось от испуга, но в том-то и дело, что Мила слишком хорошо его знала. Дима провел в тюрьме несколько месяцев, пока обвинение в ее убийстве с него не сняли. Конечно, он ненавидел ее – за то, что его подставили из-за нее. И за то, что ее смерть являлась запланированным актом, о котором ему не сообщили заранее. И еще за то, что от ее воскресения выгадывал отнюдь не он.
– Тебе не стоит нервничать, ты же знаешь, это вредно, – сказал отец, изучая ее реакции с каким-то извращенным любопытством. – Если вдруг поблизости взбесится какой-нибудь бык и затопчет подвернувшегося младенца, оно никому не доставит радости. Пожалуйста, учитывай это, когда станешь с ним разговаривать.
Мила хотела ответить, что умеет себя контролировать, но не сразу справилась с голосом.
Тем временем Дмитрий, оставив на лице исключительно
нейтральное выражение, решительно зашагал к ним по дорожке, огибая огромную лужу.Мила выпрямилась, сжимая кулаки:
– Я хочу п-поговорить с ним, папа. Н-наедине.
– Хорошо, - кивнул Сперанский. – Но прими последнее мое наставление: не стоит метать бисер перед свиньями. Полегче с ним, без надрыва, как и полагается великим правительницам, и помни, что ты не обязана оправдываться. Он тут не для этого.
Дима подошел, сияя самой прекраснодушной улыбкой, которую был способен отыскать в своем арсенале:
– Мила! Не представляешь, как я за тебя волновался.
Он взял ее за плечи. Не обнял, не коснулся, лаская, а жестко впился в плоть, как впивается жадный торговец в возвращенную ему похищенную собственность. Пальцы его были тверды, и сила, с которой они давили, противоречила елейным словам.
Мила вздрогнула, словно ее ударило током. У нее на секунду даже помутнело в глазах, и подступила знакомая тошнота.
Дмитрий собирался поцеловать ее, как полагалось сделать мужу, встретившему жену после долгой разлуки. Он наклонился, но видимо, что-то в Милкином лице – а может, в прищуренных глазах Сперанского? – остановило его.
Пользуясь моментом, Мила высвободилась. Дима обратился к тестю с мягким упреком:
– Илья Ильич, почему вы не сказали, что ваша дочь сегодня к нам присоединится? Я бы встретил ее...
– Я и сам не был уверен до конца, что ее привезут.
– Мила, любовь моя, с тобой все хорошо? – Москалев заново всмотрелся в окаменевшее лицо жены. – Я знаю, они держали тебя в плену… Господи, не представляю, что тебе пришлось пережить! Почему ты молчишь?
Он снова попытался до нее дотронуться, но Мила отшатнулась – слишком явно, чтобы Дима настаивал. Только не в присутствии ее отца.
– Да что с тобой? Ты как дикий зверек. Они тебя мучили? Били? Скажи хоть слово! Как ты умудрилась попасть в подобный переплет? Зачем ты уехала из Москвы?
Мила сделала усилие и вернула власть над собственными эмоциями.
– Я уехала, потому что нам с тобой больше не пути. Я не хотела с тобой жить, Дима. И не буду!
– Это шутка? – он принужденно рассмеялся.
– Это правда. Между нами ничего отныне не будет. Никогда.
– Ты… - Москалев нервно стрельнул взглядом в сторону Сперанского. – Они что-то с тобой сделали? Промыли мозги? Объясни мне, за что ты так на меня взъелась?
– Я пойду, - сказал Сперанский. – Вам есть о чем поговорить.
– Я не понимаю, - произнес Дмитрий. В его глазах вспыхнула паника. – Это все из-за диффузий? Все так перепуталось… Илья Ильич! Что происходит?
– Проводите Милу в ее бунгало, Дмитрий Сергеевич. И если хоть один волос упадет с ее головы, я буду знать, с кого спросить.
– Илья Ильич! Как вы могли подумать? Я буду беречь вашу дочь как зеницу ока!
– Правильно, - кивнул Сперанский, - охраняйте ее. Будьте ей верным рыцарем. Устраняйте любую угрозу. Вы же догадываетесь, что именно в этом и заключается сейчас ваше предназначение. Только в этом – и тогда слава найдет своего героя.