Верум

Расстройства?

Она бросает на меня знающий взгляд прежде, чем уходит, шаркая ногами прочь, и я удивляюсь, что именно она обо мне знает, и откуда она это знает?

Я наблюдаю, как она исчезает вниз по коридору, и лишь после того, как простыл ее след, я осознаю, что у меня озноб и волоски на шее поднялись от мурашек.

Я потираю руки, и быстро продвигаюсь к безопасности своей спальни.

Меня никто не видит.

Я невидимая.

Там простыня и кровь и вода.

Там камни и мох и песок.

УвидьтеМеняУвидьтеМеняУвидьтеМеня.

Но они не видят.

Все вокруг торопятся, их лица превращаются в неясные очертания.

– Помогите! – кричу я.

Но никто не слушает.

Никого не волнует, потому что я невидимая.

Я больше не существую.

Мне хочется кричать и выть на небо, но это бесполезно.

Ночь – это тюрьма, тюрьма, тюрьма.

Но утро убьет меня.

Я это знаю.

Я это чувствую.

Мне.

Мне.

Мне.

Мне грозит опасность.

И никто не может меня спасти.

ГЛАВА 18

Я беспокойная.

Очень сильно беспокойная.

Поэтому я одеваюсь в скромный наряд, нечто приличествующее Савиджам, так что Элеонор не может жаловаться, широкие брюки и розовый свитер с короткими рукавами. После этого я нахожу Джонса внизу.

– Как вы думаете, вы смогли бы отвезти меня в город? – спрашиваю его я. Его ответ незамедлительный.

– Конечно, мисс.

Я жду автомобиль снаружи у входа, и когда мы отъезжаем вниз по дорожке, у меня странное ощущение… словно за мной следят.

Волоски на шее встают дыбом, и я оборачиваюсь и смотрю в заднее окно.

Штора на самом верхнем этаже Уитли падает, закрываясь, как будто кто-то там стоял.

Будто кто-то за мной наблюдал.

Я с трудом сглатываю, и разворачиваюсь обратно.

Я в машине. Никто не может обидеть меня здесь.

Вот что я повторяю себе, пока мы едем в город.

– Куда, мисс Прайс? – спрашивает меня Джонс, когда мы подъезжаем к городским предместьям.

Я не знаю.

– А вы можете отвезти меня куда-нибудь, куда мама раньше ходила? – колеблясь, спрашиваю я. Потому что я скучаю по ней. Мне хочется почувствовать себя ближе к ней, даже пусть это просто иллюзия.

Джонс ловит мой взгляд в зеркале, и его глаза сочувствующие.

– Конечно, - отвечает он мне, его грубый голос самую малость смягчается. – Я знаю такое местечко.

Автомобиль петляет среди улиц, и, в конечном счете, останавливается у церкви.

С экстерьером из простого кирпича, церковь в неоготическом стиле вырисовывается на облачном небе, отчасти строгая и впечатляющая.

Я сомневаюсь, пристально рассматривая из-за стекла.

– Это церковь Святого Фомы Кентерберийского, - говорит мне Джонс. – Ваша мать часто сюда приходила.

В это немного трудно поверить, принимая во внимания, что она не была католичкой. Я вежливо ему об этом сообщаю.

– Она была католичкой, мисс, - настаивает он. – И она действительно раньше сюда приходила. Я сам ее привозил.

Мне придется поверить ему на слово. Я открываю дверь машины и выходя наружу.

– Я подожду, мисс, - говорит он мне, устраиваясь в кресле. Я киваю, и с расправленными плечами иду прямиком к дверям.

Оказавшись внутри, убранство церкви меняется, от суровой готики к богато украшенной, строго в соответствии с католической традицией.

Здесь ощущается благоговение, святое и безмятежное. И хотя я не религиозный человек, мне это нравится.

Статуи святых и ангелов, висящие на стенах, - позолоченные и перегружены деталями, включая распятие Христа спереди.

Его лицо полное страдания, Его руки и ноги кровоточат.

Я отвожу взгляд, поскольку даже сейчас, мне трудно представить такую жертву.

– Ты здесь для исповеди, дитя?

Низкий голос раздается из-за спины, я поворачиваюсь и вижу священника, наблюдающего за мной. У него добрые глаза над белым воротничком, и это первая настоящая, искренняя доброта, которую я видела с тех пор как приехала в Англию.

Дэер добр, но у нас сложные отношения.

Элеонор – сурова, Сабина – загадочна, Джонс – поверхностный. Они все что-то от меня хотят.

Этот же человек, этот священник добр просто, потому что добрый.

Я сглатываю.

– Я не католичка, - отвечаю я ему, стараясь, чтобы слова звучали мягко в этом величественном месте. Он улыбается.

– Я постараюсь не вменять это тебе в вину, - сообщает он, и протягивает руку. Я беру ее, и она теплая.

– Я – отец Томас, - представляется он.
– И это мой приход. Добро пожаловать.

Даже его руки добрые, пока он пожимает мою, и я тут же чувствую себя спокойно впервые за несколько недель.

– Спасибо, - бормочу я.

– Хочешь осмотреться? – предлагает он, и я киваю.

– Я бы с удовольствием.

Он не спрашивает, почему я здесь или чего хочу, он просто проводит меня вокруг, указывая на тот или этот артефакт, на эту деталь архитектуры или тот витраж. Он беседует со мной долгое время, и заставляет почувствовать, будто я единственная в мире, и что ему больше нигде не нужно быть.

Наконец, когда он закончил, священник поворачивается ко мне.

– Хочешь присесть?