Весь Карл Май в одном томе

— А помнишь, что ты сказал мне перед сном? Так и будет?

— Конечно.

— Я поеду на Ри?

— Да, а я возьму твою лошадь. Оседлай ее, а потом снова выбирайся из города; только надень туфли, в которых ты молишься.

— Для чего, сиди?

— Ты одолжишь их мне, а я оставлю тебе свои высокие сапоги.

— Мне их надеть?

— Нет, малыш, ты утонешь в них. Еще я дам тебе сейчас на хранение все остальные мои вещи; особенно береги ружья. Ну а я пока попрощаюсь.

Последнее далось мне, конечно, труднее, чем я думал. Хозяин постоялого двора, Ибарек, тоже решив направиться домой, обещал мне как следует отхлестать плеткой обоих братьев, приютившихся у него, но я не верил, что у этого храбреца достанет мужества так поступить.

И вот наконец-то я уселся в седло. Оба трактирщика удивились, что я не стал седлать жеребца, но я не выдал им своих намерений.

За городом меня ждал Халеф; рядом стояла Набатия.

— Господин, — сказала она, — я услышала, ты решил нас покинуть, вот потому и пришла. Я хочу еще раз тебя поблагодарить, пока нас никто не видит. Теперь буду думать о тебе и никогда тебя не забуду.

Я пожал ей руку и быстро ускакал прочь. Мне было жаль глядеть в ее глаза, мокрые от слез.

Халеф еще немного следовал за мной, пока мы не поравнялись с зарослями кустарника. Там я спешился и отошел за кусты.

Маленький хаджи принес с собой горшок, в котором находился отвар садара. Я попросил его взять в руки тряпку, специально для этого захваченную, и осторожно смочить мне отваром бороду и волосы на голове.

— Сиди, почему ты велишь мазать свою голову этой бурдой? — спросил он.

— Скоро поймешь.

— Ты красишь волосы?

— Я думаю, ты будешь поражен.

— Я прямо сгораю от любопытства. А зачем ты достал из сумки эти длиннющие чулки? Ты их хочешь надеть?

— Да, и туфли, в которых ты молишься, тоже.

Всю дорогу малыш возил с собой эти туфли на случай, если доведется посетить мечеть, ведь там же надо снимать обувь.

Закончив намазывать мне голову, он стянул с меня дорожные сапоги, а я надел вместо них чулки. Туфли были мне чуть-чуть маловаты, но все же подошли. Глянув еще раз на меня, он удивленно сложил руки и воскликнул:

— О Аллах! Какое чудо! Твои волосы совсем посветлели.

— Вот как? Помогает отвар?

— Местами.

— Так надо подкрасить темные волосы. Вот тебе гребенка. Ровно смочи их!

Он продолжил начатое дело, и когда я снова глянул на себя в маленькое карманное зеркало, то увидел, что превратился в блондина. Затем я надел феску, а Халеф обмотал мне голову зеленым тюрбаном так, чтобы по правую руку свешивалась бахрома полотнища.

— Сиди, я совершаю большой грех, — робко вымолвил он. — Лишь прямые потомки пророка вправе носить подобный знак. А ведь ты же поклоняешься Библии, а не Аллаху. Я оскверняю святыню, и мне, наверное, придется отвечать за это, когда я пойду Мостом Смерти, узким как лезвие ножа?

— Ты оправдаешься.

— Сомневаюсь в этом.

— Не беспокойся. Магометанин, конечно, согрешит перед потомками пророка, если вздумает носить их знак. Христианам же не нужно соблюдать этого правила. Поклонники Библии могут одеваться как хотят.

— Вам куда проще и удобнее, чем нам. Но все же одну ошибку я совершил. Если бы ты сам обвязывал голову тюрбаном, то прегрешением для тебя это не было бы. А раз это делаю я, правоверный сын пророка, то, наверное, буду за это наказан.

— Нечего тревожиться! Этот грех я возьму на свою душу.

— И вместо меня будешь жариться в аду?

— Да.

— О сиди, на это я не соглашусь; уж слишком я тебя люблю. Лучше я сам буду жариться. Мне кажется, я выдержу это лучше, чем ты.

— Ты думаешь, ты сильнее меня?

— Нет, но я же намного меньше, чем ты. Я, может быть, найду там такое местечко, где между языками пламени можно лечь так, чтобы они тебя не обожгли.

На самом деле этот хитрец не принимал всерьез подобные опасения. В своей душе он давно стал христианином.

Чтобы завершить свое преображение, я надел очки и обмотал плечи чепраком по примеру того, как мексиканцы носят свое серапе.

— Боже, какое чудо! — воскликнул Халеф. — Сиди, ты стал совсем другим!

— Неужели?

— Да. Я бы тебя не узнал, если бы ты проехал мимо меня. Только по осанке я заметил, что это ты.

— О, и осанку я изменю, хотя это не так важно. Ведь аладжи меня ни разу не видели. Они знают меня только по описанию, и, значит, их легко обмануть.

— Посыльный знает тебя!

— А, может, я его не встречу?

— Я думаю, он будет у них.

— Вряд ли. Они хотят подкараулить нас на пути в Радовиш, ну а он, навьючив ослов, везет туда посылки. Он непременно поедет в Радовиш. Он известит их и отправится туда.

— А ты уверен, что в одиночку справишься с ними?

— Да, конечно.

— Дурная слава ходит об этих пегих шельмах. Быть может, лучше было бы проводить тебя, ведь я твой друг и защитник.

— Сейчас ты защищаешь Оско и Омара. Препоручаю тебе обоих.

Это утешило его и преисполнило гордости, поэтому он незамедлительно ответил:

— Ты совершенно прав, сиди. Что стало бы с ними обоими, не будь меня, твоего храброго хаджи Халефа-Омара? Ничего бы у них не заладилось, ничего! К тому же у меня есть Ри, и я посвящу ему всю свою душу. Мне доверено очень многое.

— Так будь достоин этого доверия. Ты помнишь все, о чем договаривались?

— Все. Моя память подобна пасти льва, чьи клыки удерживают все, что сумели схватить.

— Тогда пора расставаться. Прощай! Не допусти ошибки!

— Сиди, не уязвляй мою душу подобным увещеванием. Я — доблестный муж, я — герой. Я знаю, что делать.

Он швырнул в кусты ненужный теперь горшок, бросил на плечи мои сапоги и зашагал назад, в сторону города. Я поехал на северо-запад; меня ожидала опасная и, может быть, роковая встреча.

На первых порах мне нечего было опасаться. Если бы аладжи знали меня, если бы они меня видели, я бы в любой момент ждал коварного нападения из-за спины или пули, пущенной из засады. Теперь же, в худшем случае, я, как и любой другой человек, проезжающий здесь, мог ожидать лишь открытого нападения этих разбойников. А выглядел я теперь так, что не привлек бы их внимания.