Весеннее равноденствие

— Не дадут, — согласился Агапов.

Природа не наградила Максима Максимовича высоким ростом, но справедливо отмерила ему объем, полагающийся нормальному человеку. Недостаток роста у директора компенсировался за счет толщины. Внешне Максим Максимович чем-то смахивал на банковский сейф, к которому прилепили округлую, выбритую до синевы лысину головы, поставили на короткие подпорки, а дверцу сделали такой выпуклой, что каждый, обозревая Максима Максимовича, невольно опасался за целостность пуговиц на своем пиджаке.

— Ничего ведь теперь не поправишь… Полетит план по цеху.

В словах старшего мастера сквозили огорчение, просьба о помощи и бесхитростная вера в могущество руководителя, который на две, а может, и на три головы выше рядового старшего мастера, у которого есть власть, опыт решения и не таких вопросов, как литейная раковина, выскочившая на заготовке.

Агапов оправдал надежды подчиненного. Зоркие, все примечающие директорские глаза скользнули окрест и увидели выход. Рядом, на экспериментальном участке, в штабеле заготовок, с завидным терпением ожидающих очереди на механическую обработку, они высмотрели точь-в-точь такую же по конфигурации заготовку, на какой вскрылась злополучная раковина.

Заложив руки за спину и энергично наклонив голову, что сразу Агапова сделало похожим на бодливого быка, директор прошел на экспериментальный участок, спросил мастера.

— Эту хреновину ты для чего бережешь, Васильев?

— Опытный узел по горизонтальной сверловке… Восьмой месяц дожидается, Максим Максимович… Дайте команду механическому. Срамота ведь…

— Дам команду, Васильев. Немедленно дам… Цех надо выручить, коллектив. Литейный брак выскочил в механическом, и все у них полетело. Знаешь, какое сегодня число?.. Возьмут они у тебя эту заготовку. Ну, скажем, временно возьмут. Вроде как взаймы. А через пару недель обратно ее в твой штабелек положат и никаких делов.

— Права не имеем, Максим Максимович. Заготовки ведь не наши. ОКБ за них деньги платило, и у нас они на ответственном хранении… Я за них расписывался. А вдруг придут из ОКБ и углядят, что не хватает? Вы же мне сами тогда опять выговор вкатаете.

— Вкатаю, Васильев, — печально согласился Агапов. — Если из ОКБ увидят, нельзя мне будет тебя без выговора оставлять. Придется тебе влепить за халатное отношение к обязанностям.

— Вот работка досталась… Не хуже иных вкалываешь а что получается? Других за всякое геройство на доску Почета, а Васильеву — выговор.

— Разве в твоем выговоре дело? Сорвем план по механическому, сколько людей без премии оставим? Ты об этом подумай… Сам ведь ты тоже премию потеряешь. Вот и прикинь, что тебе больше подходит: выговор или премия за месяц?

Мастер Васильев поскреб щеку согнутым пальцем, произвел счет в уме, скоренько вычислил нужный результат и махнул рукой:

— Забирайте… Только выговор, Максим Максимович, дайте простой, в случае чего. Последний раз закатили строгача и знаете, как было неловко перед народом. И в курилке поддразнивали, и на собраниях вспоминали… Разве я виноват, что мне такая работа досталась? Сколько прошусь, чтобы перевели…

Директору Агапову не впервой было выслушивать жалостливые сетования мастера Васильева. Он заверил, что на сей раз выговор будет простой, и в возмещение морального ущерба безвинно страдающий мастер экспериментального участка Васильев может написать заявление о выдаче единовременной помощи.

Мастер повеселел и махнул крановщице:

— Двигай сюда, Борискина!

Едва Агапов возвратился после утреннего обхода в кабинет, как раздался телефонный звонок Веретенникова, старого и доброго друга. Вместе пришли они по комсомольской путевке семнадцатилетними пареньками на станкостроительный завод. Вместе начали приобщаться к станкам, к токарному мастерству, к заводской жизни. В горький военный год вместе отправились по повестке военкомата на скороспелые военные курсы, получили по сиротской звездочке младших лейтенантов и пошли воевать в один саперный батальон. Посчастливилось им уцелеть и возвратиться на родной завод. С той поры станки стали главным делом в жизни друзей, хотя и пути их несколько разошлись. Веретенников оказался чертежником во вновь образованном конструкторском бюро станкостроения, а Агапов стал мастером в механическом цехе. Затем оба они «вытянули» вечерний станкостроительный институт и по мудрому правилу, что старый друг лучше новых двух, бережно сохраняли дружбу, хотя их производственные интересы последние годы становились все более различными. Агапов тянул заводскую лямку, жесткую и неудобную, как сухая сыромять, которая чуть не до крови растирает кожу, а Веретенников занимался трудом интеллигентным, работой, которую, по мнению Максима Максимовича, можно было делать в белых перчатках и семь потов над ней не проливать.

Последние годы Агапов и Веретенников встречались друг с другом реже. То ли сказывался возраст, делающий людей консервативными и не очень подвижными, то ли была причиной чертоломная занятость Максима Максимовича на работе. Пропадая на заводе с раннего утра и до позднего вечера, Агапов имел столько встреч и разговоров, получал, как модно сейчас говорить, такой поток информации и сам выдавал столь же солидную порцию, что в редкие свободные часы ему и с домашними не хотелось разговаривать.

Внуки у Максима Максимовича уже в школу ходили, а он из-за своей немыслимой работы еще и собственных детей не мог рассмотреть как следует.

Расспрашивая Павла Станиславовича о жизни и обмениваясь с ним мыслями насчет погоды, при изменении которой у старых друзей, случалось, теперь начинали ныть натруженные суставы, Агапов придумывал, как ему выкручиваться, если Веретенников спросит насчет состояния работы по опытному узлу вертикальной сверловки, который станкостроители еще месяц назад должны были изготовить, но выполнить собственное обещание не имели возможности.

— Как наш узелок поживает, Максим? — намеренно равнодушным голосом спросил Веретенников, стараясь изобразить дело так, что спрашивает походя, к случаю, раз уж пришлось разговаривать со старым другом, что главное в их разговоре — это естественное беспокойство о взаимном здоровье и нормальный обмен информацией о событиях текущей жизни.

— Ты чего молчишь, Максимка?.. Алё! Куда ты пропал?

— Здесь я, здесь, — успокоил Агапов друга и сказал, что узелок поживает отлично, что над ним вовсю работают и в самом скором времени конструкторы смогут увидеть его в натуре.

— Ну, спасибо, — с явным удовлетворением в голосе откликнулась телефонная трубка. — Андрей Алексеевич хотел к тебе нагрянуть, а я его отговорил. Сказал, что позвоню по старой дружбе и выясню все как есть. Если, говорю, там затор, мне директор не откажет в помощи. Не хватит, говорю, у него нахальства для такого дела. Значит, в работе наш узелок?

— Я когда-нибудь тебе врал?

Максим Максимович, в самом деле, не терпел вранья и по возможности старался говорить правду. Однако многоликая директорская служба вынуждала порой лукавить и самых убежденных правдолюбов, утешительно убеждая их, что на свете есть и благородная, так сказать, форма лжи — во спасение, гуманный смысл которой определен заботой о ближних, чтобы не случилось с ними от худой новости нервного стресса.

Сейчас Максим Максимович тоже не врал старому другу, хотя час назад по его личному указанию позаимствовали у конструкторов заготовку из тех, которые ОКБ припасло для изготовления именно этого узла. Агапов говорил Павлу Станиславовичу сущую правду, потому что телефонные собеседники не удосужились уточнить, о каком узелке они говорят. Павел Станиславович, воспитанный на благородных принципах бессмертного творения о славном бароне, не догадался конкретизировать свой вопрос, а Максим Максимович, замороченный заводской текучкой, по собственной инициативе тоже не уточнил предмета разговора. Эта крохотная неувязка позволяла Агапову легко и правдиво отвечать на вопросы друга.

— Заскочил бы как-нибудь вечерком, Паша. Посидели бы, поговорили. Чайку бы хлобыстнули… Надя про тебя уже спрашивала. Чего, говорит, Павлуша, у нас не появляется…

— Ты же раньше десяти с завода не возвращаешься, а я теперь в одиннадцать спать заваливаюсь… Укатали сивку крутые горки… Ладно, Максим, зайду. Непременно зайду. Наденьке от меня поклон… А за узелок особое тебе спасибо. Бывай!

Веретенников поторопился прервать разговор. Поговори они еще минут десять, может возникла бы у них ясность, о чем спрашивает один и о чем отвечает ему второй.