Весеннее равноденствие

— Позвольте! — пронзительно, до дрожи в голосе возмутилась владелица добермана-пинчера. — Это…

— Не позволю! — сырым басом перебила старуха. — На улице надо собаку держать. На цепи. Чтобы она добро берегла и на чужих лаяла…

Содержательная и многообещающая дискуссия, начавшая разгораться как костер, куда со всех сторон плещут керосинцем, была прервана депутатом Готовцевым, приглашающе раскрывшим дверь кабинета.

Великий поэт сказал, что человек неисчерпаем, как мир. С каждым новым приемом избирателей Андрей Алексеевич убеждался в глубокой истинности этого изречения. На депутатские приемы приходила сама жизнь, многоликая, живая, противоречивая, скромная и требующая, стеснительная и нахальная, бестолково горячащаяся и затаенно, расчетливо ласковая. Валила и напрямую, и с хитрым, умело спрятанным, корыстолюбивым расчетом. Плакалась и стучала по столу кулаками. Хотела получить, но, бывало, и хотела отдать. Как тот старый, в густой седине с неистребимо заветренной кожей пенсионер, бывший штурман дальнего плавания, пожелавший передать Дворцу пионеров коллекцию диковинных раковин, собранных тремя поколениями моряков дальних плаваний. К удивлению Готовцева, отдать оказалось тоже не просто, и ему вместе с моряком пришлось прошибать невежество чинуши, вознамерившегося раздать коллекцию по зоологическим кабинетам городских школ.

Большей частью на депутатских приемах просили. Квартир, мест в детских садах, восстановления мира в семье, соблюдения правил продажи спиртных напитков в близлежащих магазинах, расселения или соединения, садово-огородных участков. Просили правды и защиты, помощи, совета, а иной раз и простого человеческого сочувствия.

Андрей Алексеевич поневоле становился психологом, научился распознавать людей с первого взгляда, с первых слов, с походки, с манеры усаживаться на стул по приглашению депутата и предопределять ход будущего разговора с тем или иным избирателем. Хотя физиогномистика и относится к числу весьма несолидных наук, вроде гадания на картах или составления гороскопов, но и она теперь была в употреблении депутата Готовцева. Оглядев сегодняшнюю очередь ожидавших приема, Андрей Алексеевич решил, что больше всего времени отнимет у него старуха в желтом.

Первым в кабинет прошел паренек в тесных джинсах. Неуверенно уселся на стул и положил перед Андреем Алексеевичем заявление, написанное каллиграфическим четким почерком.

— У меня и выписки есть из Кодекса о семье и браке, — отрепетированно заговорил парень, вытаскивая из кармана записную книжку. — Вот, пожалуйста, мы, как перспективная семья…

— Прибавление, что ли, наметилось?

Парень откликнулся нормальным человеческим голосом:

— Сказала Танечка… У нас вместе с мамой одна комната. Понимаете? Комната просторная, почти двадцать метров, но одна…

— Раз Танечка сказала, нечего вам Кодекс переписывать и по депутатским приемам ходить. Жене надо больше времени уделять… Пусть Танечка идет в консультацию и получит соответствующую справку. Тогда у вас в райсовете дела по-другому пойдут.

На бланке депутат Готовцев набросал несколько строк, и парень обрадованно выскочил из кабинета. Андрей невольно улыбнулся, представив, как стремительно, перемахивая через несколько ступеней, он стриганет с третьего этажа и кинется к ближайшему автомату, чтобы позвонить о новостях своей Танечке.

Владелице добермана-пинчера Готовцев посоветовал не расстраиваться и не пугаться штрафов, а объединиться с такими же, как она, друзьями четвероногих, проживающими по соседству, создать инициативную группу и потребовать в ЖЭКе решения вопроса о выделении соответствующей территории для прогулок животных.

Старуху в желтой кофте Андрей Алексеевич решил укротить короткими деловыми вопросами, чтобы избежать слезливого многословия.

— Что у вас?

— Вот, заявление принесла. Не дают мне отдельной квартиры, товарищ депутат…

— Где сейчас проживаете?

— Комната у меня…

— Сколько метров?

— Пятнадцать… За убитого сына… Похоронную копию я к заявлению приложила. За сына мне по закону квартира полагается.

Готовцев взял копию давнего извещения о смерти.

— Нет такого закона, товарищ Хохрякова… Читайте, за что ваш сын погиб. За честь и независимость социалистической Родины.

— Я, товарищ депутат, в той бумажке каждую буковку наизусть помню, — неожиданно печальным голосом откликнулась просительница. — Один ведь был у меня Геночка. Разве такое забудешь? Был бы жив, я, может, сейчас вместе с ним в трехкомнатной квартире проживала, внучат бы нянчила. Никого ведь боле у меня на свете не осталось… Тридцать лет лифтершей проработала, а теперь и открытки к празднику никто не пришлет, словечка поздравительного не скажет. Тошнехонько так человеку жить…

Готовцев вдруг сообразил, как не нужны его короткие и деловые вопросы. Не подходят они для разговора с матерью, переживающей обыкновенное человеческое горе. Решительно настроенная, она превратилась вдруг в одинокую старую женщину, носившую неизбывную материнскую печаль и не утратившую остроту потери. Может, и квартира ей была не нужна. Может, ей просто требовалось, чтобы лишний человек выслушал незатейливый рассказ о единственном ее сыне, умном и заботливом, окончившем десятилетку на пятерки и четверки, а в сентябре, одиннадцатого числа, павшем в боях под городом Орлом. Никто теперь, кроме матери, и не помнит, что жил на свете Геннадий Хохряков. Умрет она, и канет в неизвестность имя ее единственного сына. А он был, ходил по земле, радовался, строил планы, любил мать, работающую скромной лифтершей. И теперь она утверждала его имя, его память среди оставшихся людей. Утверждала наивно и нелепо, вписывая Геннадия Степановича Хохрякова в заявления, разносимые ею по приемам.

Андрей Алексеевич терпеливо выслушал Анну Семеновну, сказал, что разберется в ее заявлении, свяжется с военкоматом, что могила сына непременно отыщется и об этом ей сообщат письменно.

— Спасибо вам… Поговорила вот и легче стало. Теперь ведь редко так поговоришь. Все куда-то торопятся, вроде как от смерти хотят убежать. Свои дела делают, а про других никакой заботы нет…

Розоволикий ухоженный старик деловито положил на стол заявление, отпечатанное на десяти страницах машинописного текста.

— Прошу вас, как депутата, поддержать. Много наслышан о вашей отзывчивости и внимании к людям. Ваша ответственная должность…

— В чем я вас должен поддержать?

— Ходатайствую о назначении персональной пенсии за активную и многолетнюю общественную деятельность.

Из объемистого портфеля сама собой, как голубь из рукава циркового фокусника, появилась прошнурованная папка, тут же подвинутая к Готовцеву.

Андрей Алексеевич наугад раскрыл объемистый фолиант, на обложке которого было аккуратно указано количество содержащихся в нем документов.

— Не понимаю, простите… А это зачем?

— Справка, товарищ Готовцев. В двадцать втором году я вел на мельнице кружок политграмоты. Активно, так сказать, пропагандировал Советскую власть. Это нельзя сбрасывать со счетов.

— Бережливый вы человек… Ну а направление на протезирование зубов зачем потребовалось прилагать?

— Вы вчитайтесь, товарищ депутат. Вчитайтесь. Кем оно выдано? Облисполкомом! Ходатайствовали за меня как за ценного работника… В тридцать втором году. Как раз меня тогда направляли в совхоз для общего руководства.

— Как так для общего? Ага… вот написано. «Здоровье не позволяет заниматься усидчивым умственным трудом»… Знающий человек вам эту справку написал. А после совхоза вы где работали?

— На руководящих должностях. Театром заведовал, возглавлял водопровод и канализацию в райцентре, старшим инспектором областного общества слепых… Во время войны был мобилизован на трудовой фронт.

— Да, тоже справка имеется…

Почти часовой разговор между ним и депутатом выявил совершенно различные точки зрения собеседников в вопросе о назначении персональных пенсий, хотя бы и местного значения.