Весеннее равноденствие

Начальник главка попросил оставить принесенные документы.

Участок был застолблен. Что явят его недра, Максиму Максимовичу оставалось теперь определить копанием шурфов и многочисленными промывками породы.

Глава 13. День отъезда

От резкого нажима хрустнул остроотточенный карандаш, оставив на ватмане неряшливый след. Залоснившийся ластик еще больше размазал огрех.

К черту! Работу надо кинуть, когда наваливается такое настроение. Толку не получится. Еще несколько дней назад казалось, что в эскиз начинает прорисовываться нужное решение. Потом все разлетелось вдребезги, будто нечаянно столкнутый на пол стакан. Впрочем, нечаянность имела имя. Именовали эту нечаянность Василием Шевлягиным, недаром прозванным в школьные годы Головастиком. Нечаянностью был его эскиз, который разгоряченный перспективщик притащил начальнику ОКБ, было принципиально новое конструкторское решение узла, изящное, умное и красивое, которому невольно позавидовал Андрей Готовцев. Колдуя над собственным ватманом, он с того дня незримо ощущал неожиданный шевлягинский эталон, уже понимая, что занудливый Головастик, сам того не ведая, осложнил жизнь начальника ОКБ. Мало, что отличную идею Шевлягина надо было трудными хлопотами непременно обратить в опытный образец, но и собственный эскиз Готовцева по новизне и глубине конструкторского решения теперь должен был непременно превзойти шевлягинский.

В конце концов, этого требовало самолюбие и чувство собственного достоинства.

Андрей почувствовал вдруг опустошенность, словно отдал проклятому ватману все, что было в душе. Зло швырнул неповинный карандаш и принялся бесцельно ходить по комнате. Шагал из угла в угол в тупике стен, круто, как солдат в строю, поворачивался и снова начинал вышагивать.

Затем вернулся к кульману, посмотрел на эскиз потухшими глазами и подумал, что не виноват в его настроении ни сломавшийся карандаш и исчерканный донельзя, сопротивлявшийся его наскокам ватман, пришпиленный к доске.

У Андрея Алексеевича было состояние неопределенности, самое тревожное и мучительное для него. Он пытался и не мог понять, что явилось первопричиной внутренней смятенности. Не Шевлягин же, в конце концов, со своим эскизом, не сломавшийся же ненароком карандаш выбили его из колеи.

Разговор с начальником главка? Так Андрей и не ждал иного результата от первого разговора. Балихин тоже человек, и у него есть на плечах собственная и весьма неплохая голова. Если он начнет соглашаться со всеми визитерами, удовлетворять с ходу все просьбы и принимать их предложения, цена его руководству будет ломаный грош. Да и не Балихину окончательно решать вопрос передачи станкозавода в ведение ОКБ. Здесь придется добираться до самого министра, подключать к решению людей и из других уважаемых инстанций. Здесь хлопот будет не на неделю и даже не на месяц, пока удастся пробить вопрос. Все это Андрей Алексеевич представлял отчетливо, и портиться настроению тут было не от чего.

График выдачи чертежей ОКБ выполняется. Опасения, что Веретенников, убоясь хлопот, воспротивится планам обзаведения собственной базой для опытных и экспериментальных работ, тоже оказались напрасными. Мало того, что Павел Станиславович стал верным союзником в таком деле, он еще вдобавок взялся умно перевоспитывать Агапова, используя свою старую дружбу с ним. Разговор с отцом по поводу выступления на торжественном собрании тоже кончился спокойно. Готовцев-старший заявил сыну, что сказал он все честно и теперь в механическом цехе никто не посмеет взять с опытного участка и завалящей гайки.

Даже у сестры настроение поправилось. Мальчик — муж умершей Антипиной, одолев потрясение и горе, пришел к Ольге на работу и попросил у нее прощения за обидные и несправедливые слова. Затем прилетел аж на две недели с Ямала командированный муж, и сестра торжественно известила по телефону, что на очередной воскресный обед они будут в полном составе.

За открытым окном на противоположной стороне тихой в воскресное утро улицы проплыла, как лодка под парусом, светловолосая девушка в расклешенной цветастой юбке, колыхающейся при каждом шаге. В руках ее была хозяйственная сумка, и она помахивала ею в такт упругим, пританцовывающим шагам.

Андрей вдруг ощутил, что ему хочется видеть Тамару. Вспомнилось, как она уехала, не разрешив проводить себя до дому, и он пожалел, что не взял у нее номер домашнего телефона. Звонить по заводскому коммутатору, где этот разговор могут услышать чужие уши, было не очень удобно. Тогда Андрей подосадовал на собственную оплошность, но утешился мыслью, что, может быть, это и к лучшему: и встреча, и непонятная поездка на Каширку были просто минутным наваждением.

Когда девушка с сумкой скрылась за окном, Андреи возвратился к ватману, аккуратно заточил карандаш и примерился рейсшиной к эскизу. Паршивое настроение нужно одолевать работой. Это проверенный рецепт. Работа изгоняет ненужные мысли, помогает сосредоточиться, войти в привычную колею.

Карандаш прочертил на бумаге тонкую, как волос, линию. Не задержался, не споткнулся, не вильнул в сторону.

Сбил, отвлек внимание телефонный звонок. Андрей Алексеевич поднял трубку и услышал голос Нателлы.

— Конечно, угадала… Водохранилище — это прекрасно. Солнце, воздух и вода лучше всякого труда… Спасибо. Хочется поколдовать над эскизом. Закручусь в Заборске, и вылетят из головы гениальные мысли… Да, такой уж характер… Может быть, и изменится, может, скажется влияние окружающей среды… Поезжай с приятельницей. Ты же ценишь женскую эмансипацию. Ладно, подумаю в Заборске над такой сложной проблемой… Вот видишь, ты даже знаешь номер рейса… Нет, провожать не надо… Просто не люблю провожаний… Думаю, что за неделю обернусь… Спасибо. И тебе счастливо оставаться.

Положил трубку и понял вдруг, что нужно сделать, чтобы заполнить внутреннюю пустоту.

Он вышел на кухню, где мать хозяйственно возилась с приготовлением воскресного обеда, очередной раз удивился неутомимости материнских рук и спросил:

— Мама, какой телефон у тети Маши?

— У тети Маши? — недоуменно переспросила мать, отставила в сторону недошинкованный кочан капусты и повернулась к сыну. — Зачем тебе потребовалась тетя Маша?

Догадалась о сути неожиданного вопроса, и в ее глазах возник откровенный испуг.

— Ты что задумал, Андрюша? Это же невероятно… Она моложе тебя на двенадцать лет. Недоучившаяся девчонка, у которой ветер в голове. Ты взрослый человек, у тебя положение, авторитет… А как же Нателла Константиновна? Извини, я спрашиваю, о чем, может быть, не следует спрашивать, но я твоя мать, Андрюша. Мне кажется, твои отношения с Нателлой Константиновной уже наложили на тебя, как на мужчину, определенные обязательства… Наверное, я старомодна в собственных принципах, но человеческая порядочность, сын, никогда не может быть старой модой. Нателла Константиновна только что звонила тебе… Как же так, Андрюша?

— Какой телефон тети Маши?

— Не злись, у тети Маши нет домашнего телефона. К счастью, у нее его нет.

— Тогда ты скажешь Тамаре, что я завтра улетаю… В семнадцать двадцать. Номер рейса ты знаешь.

— Я ничего не буду говорить.

— Прошу тебя, мама. Я тебя редко о чем-нибудь прошу.

В глазах матери, до того отливавших стальным несокрушимым блеском, что-то дрогнуло.

— Но у нас смена кончается в четыре… Боже мой, не хватало еще, чтобы ты задурил голову этой девчонке!

— Мама, почему ты не хочешь подумать, что может случиться и наоборот?

— Потому, что это немыслимо… Или у тебя здесь тоже возникли обязательства?

— Нет. Мне нужно ее увидеть. Просто увидеть, и больше ничего.

— Я тут не буду тебе помощницей, сын, — медленно, отделяя слова друг от друга, ответила мать, придвинула недошинкованный кочан капусты, хотела продолжить работу, но откинула нож и враз, словно обессилев, грузно опустилась на кухонную табуретку.

Мерно гудели вентиляторы, просеивая сквозь невидимые сита воздух, чтобы и малая пылинка не оказалась на участке, где собирали микролампы. Здесь, за прозрачной стеной из оргстекла, были тишина, стерильность, как в родильном отделении, постоянные температура и влажность, тщательно контролируемые приборами.