Весеннее равноденствие

Это было удивительно, но это было именно так. ОКБ, как и всякий высокоорганизованный современный коллектив, обладал непонятным, но хорошо развитым свойством внутренней информации. Вроде бы спокойно идет жизнь коллектива, вроде бы ничего не происходит, как вдруг по секторам, отделам и бюро проносится некий информационный бриз. С часу на час он крепнет, обрастает фантастическими догадками и слухами, которые в силу крайних противоположностей, как числа с разноименными знаками, тут же уничтожаются, оставляя, тем не менее, некие крупицы истины. Эти крупицы постепенно собираются, процеживаемые, как мельчайшие золотинки, через сита возбужденных человеческих догадок и в конце концов вырастают уже в увесистую унцию благородного металла подлинности.

На вопрос, откуда Шевлягину стало известно о предстоящей командировке конструкторов в Заборск, перспективщик отмел все подозрения в телепатии. Ответил он кратко и непонятно: «Вычислили, Андрей Алексеевич…» И развернул перед начальником ОКБ принесенный с собой ватман с эскизом собственного узла.

— Может, и это в Заборск двинем?

Андрей Алексеевич с облегчением подумал, что вычислили перспективщики все-таки примитивно, что детали его плана на будущее им неизвестны, а потому ненужной болтовни пока по ОКБ еще не пойдет и удастся избежать, хоть на первое время, преждевременного разглашения производственных секретов.

— Может, и двинем, — сказал он Шевлягину. — Но сначала надо тоже вычислить, уважаемый Василий Анатольевич, двинется ли все это в Заборске или застопорится… Список передовиков-энтузиастов, мы пока отставим в сторону и начнем с основы… Основу вычислим, а потом уже и будем комплектовать команду «футболистов».

Ватман был раскатан на начальническом столе, и концы его прижаты к полированной поверхности подвернувшимися под руку тяжелыми предметами.

— Моя идея состоит в том… — начал было Шевлягин, но Андрей Алексеевич перебил его, заметив, что заборчанам надо везти не идею, а рабочие чертежи узла, готовые для сдачи в производство.

— Стыки со смежными узлами у вас увязаны?

— Но это же мелочь, Андрей Алексеевич.

— Мелочь, — согласился начальник ОКБ. — Совершенный пустячок… Посидеть недельки две, пересчитать заново размеры, а потом втиснуть твои эскиз в эти размеры. Курорт, а не работа.

— Насчет курорта — я бы не сказал… Выдадим в производство чертежи, тогда же обратного хода не будет.

— Не будет, Васенька. Тогда уже придется говорить не о курорте, а о крематории…

— Да, уж конечно, — утрачивая лихость в голосе, подтвердил Шевлягин. — Нину Пажуру надо посадить на стыки. Эта все углядит. Такой уж характер у человека, что и миллиметра мимо не пропустит.

— Вот видишь, один член бригады уже определился. Теперь в списке мы поставим «птичку» и потопаем дальше… Все операции на нашей станочной линии будут расчленены на простейшие. Здесь какие имеются у тебя предложения?

Ответ Шевлягина был несколько туманным. Готовцеву стало ясно, что, увлеченный идеей конструкции механической части узла, перспективщик серьезно не подумал об автоматическом его управлении.

— С завтрашнего дня сядете за расчеты автоматики по операциям. Кто этим займется?

Готовцев придвинул самостийный список энтузиастов и внимательно перечитал его.

— Центральный блок я буду рассчитывать сам, — сказал Шевлягин.

— А остальное? На Автономова надеешься?

— Не потянет Автономов, — возразил руководитель перспективного бюро и самолично вычеркнул из списка фамилию ненадежного энтузиаста. — Давайте Якубовского.

— Хочешь, чтобы у Павла Станиславовича случился инфаркт? Нет, лучшего специалиста по автоматике я в Заборск не отправлю. Муканов поедет.

Шевлягин поморщился и согласился на Муканова.

— Остальное сам продумаешь и решишь… Теперь пойдем дальше.

Чем дальше «шли» по эскизу, тем темнее оказывался проектный лес. Настырность и самоуверенность перспективщика Василия Шевлягина уходила как воздух из баллона автомашины, «изловившей» на шоссе острый гвоздь.

— А ты думал, что перспективные идеи — это сдобные булочки, Вася? Были они мягкими, пока клали вы их на полки. Теперь это кончим. Даю тебе я, дорогой Василий Анатольевич, на все дела десять дней.

Тут Шевлягин перепугался по-настоящему, сообразив, в какую петлю сунул он голову и с какой жесткостью эта петля будет теперь затягиваться начальником ОКБ.

— Не справимся за десять… Прибавьте хоть недельку.

— Ни единого дня. Пять лет кайфовали, критику наводили на совещаниях, что вам ходу не дают. Теперь дорога открыта. Шагайте, дорогие товарищи, к техническим высотам.

— Разве мы виноваты. Да мы…

— Именно вы теперь и поработаете, как это положено. Доведете пока этот эскиз до рабочих чертежей, потренируете конструкторское мышление, вспомните о тех мелочах, которым вас в институте учили, а в Заборске выдадите сверх того проект модернизации расточного участка.

— Проект расточного участка?

— Да… Половина будет работать над проектом, а вторая следить за изготовлением опытного образца, решать на месте все вопросы с производственниками, а потом произведет наладку и опробование в эксплуатации.

Тут Василий Шевлягин, как говорят на Востоке, «потерял лицо». Он спросил, кто будет возглавлять конструкторскую бригаду в Заборске.

— Ты, Вася… Ты себя в списке поставил первым. Я тебя за локоть не подталкивал.

К чести Шевлягина надо сказать, что он одолел растерянность и испуг. Взял список с неряшливо написанными фамилиями энтузиастов, порвал его, ссыпал обрывки в мусорную корзину и сказал начальнику ОКБ, что завтра будет представлен состав конструкторской группы по Заборску и что эту группу возглавит он. Попросил лишь одного — усилить перспективщиков несколькими специалистами из отраслевых отделов.

Андрей Алексеевич намеренно помедлил с ответом, напоследок испытывая Шевлягина. И лишь заметив, что руководитель бюро готов встать и гордо удалиться из кабинета, он сказал, что разрешает привлечь специалистов из других отделов.

Смягчился, увидев построжавшее лицо Шевлягина, и добавил:

— Подберешь по своему усмотрению, Василий Анатольевич. Только не очень размахивайся. Придется ведь еще Веретенникова уговаривать.

Ничего не было. Ни подглядывания с верхнего этажа аэровокзала, ни девочки с тупым носом и запудренными веснушками, ни бессильных одиноких рыданий за углом здания из тяжелого силикатного кирпича. Ничего не было, потому что Андрей не видел провожания в аэропорту. Для него ничего не было, а что было для нее, останется при ней, и о том не проведает ни одна душа…

Да и что, собственно, произошло? Нелепая девчонка, примчавшаяся в аэропорт? А знал ли он ее, хотел он ее провожания? Допустим, что хотел. Мало ли что хочется иной раз человеку. И на нее саму тоже, случалось, нападал бабий бзик, а потом все проходило, образовывалось, становилось на свои места. Жизнь грубее и проще. Она берет человека в свои шершавые и крепкие руки и ведет его по проторенной дороге. И строится она не на всплесках эмоций и вдохновениях, а на житейской реальности. В восемнадцать лет можно быть оптимистом и верить в то, чему хочется верить, но время течет, и наступает момент, когда понимаешь, что рядом должен быть человек зрелый, равный тебе по опыту, близкий по духу, по житейским привычкам и мироощущению.