Весенний шум

Во время совместных прогулок Маша узнала вкратце и его семейную историю. Но рассказал он о причинах развода с женой очень бегло, скороговоркой: «Мы разные люди… Она привыкла прежде всего думать о себе, о своих интересах, о своей работе». Бывшая его жена была учительницей, училась вместе с его другом в институте Герцена, а теперь работала на Украине. Что ж плохого, если она прежде всего думает о своей работе?

Пожалуй, так и Маша могла бы попасть в разряд эгоисток? Когда о своей работе, о своей учебе думает он, это хорошо, это не эгоизм. А женщине нельзя, женщина должна дополнять кого-то… Нет, такая философия нам знакома, она нас не устраивает.

Маша спросила его о библиографе: «Ты знаком с этой женщиной?» Воронов сразу насторожился, лицо его сделалось напряженным, и он ответил вопросом на вопрос: «А что?» Нет, расспрашивать Маша его не стала. Он потом буркнул — «знаком» и поспешно перевел разговор на другое.

Да, Маше следовало сторониться этого плечистого черноглазого парня. Пожалуй, больнее всего было ощутить по отношению к себе незаслуженную злобу со стороны другой женщины. Тяжело быть причиной чужого горя, чужой обиды, чужого огорчения даже!

Перейти заниматься в другую библиотеку из университетской Маше не хотелось, эта была ближе к дому, в ней было так привычно, так удобно! Приходилось отстранять возможность всяких встреч и разговоров с Женей. Очень трудно врать, но объяснять ему всё не стоит кто его знает, каков он, как повернет это все. Пока надо отговариваться Зоей, спешкой…

Долго отговариваться Маше не пришлось. К ее удивлению, Женя, как только заметил нежелание общаться с ним, оставил ее в покое. Он снова стал беседовать с библиографом, которая сразу повеселела и расцвела, он не изменил своей привычке работать много и настойчиво. И только Машиного места в уголке под зеленой лампой он больше не занимал ни в будни, ни в воскресенье, никогда.

И напрасно Маша искала знакомую сотрудницу осенью, после летних каникул: больше ее в библиотеке не было. Жени Воронова тоже не было — его послали не в оптический, а совсем в другое место, в другом городе, на преподавательскую работу в педагогическом институте. С ним вместе уехала и сотрудница библиотеки, ставшая его женой.

Все это выяснилось к осени. А в течение всей весны Маша ходила на лекции, занималась в библиотеке, возилась с Зоей и, несмотря на занятость, остро чувствовала свое одиночество.

* * *

Ося, наконец-то, отошел немного от Маши: в один прекрасный вечер он явился к ней и открыл, что внял ее советам, влюбился. Девочка очень хорошая, студентка медицинского института. У нее очень расчетливый папа-часовщик, и возле Рыжей, как Ося назвал свою новую любовь, уже вертятся двое красавчиков, которым гораздо лучше было бы сидеть дома. Рыжая их презирает, Ося ей понравился, но у нее семь пятниц на неделе и она капризуля, как и ее предшественница в Осином сердце…

Ося показал Маше фотографию Рыжей: девушка Маше понравилась. На карточке она смеялась, смеялась открыто, хорошо, — Маше казалось, что человека лучше всего можно понять, видя, как он смеется. Ося спрятал карточку, продекламировал стихи: «Я живу с твоей карточкой, с той, что хохочет», рассмешил Машу и ушел, все-таки поцеловав ее в лоб, — от этой привычки он никак не мог избавиться.

Да, у нее был студенческий коллектив, и заботы этого коллектива не проходили мимо нее. На лекциях она всегда норовила сесть рядом с Геней Мироновым — с ним было интересно, его едкие, меткие характеристики всегда возбуждали мысль. Геня особенно не терпел одного лектора, любителя пошловатых острот и анекдотцев. Однажды во время лекции Геня рассвирепел настолько, что сказал вполголоса сидящей с ним рядом Маше: «Держи меня за руки, или я запущу чернильницей в этого пошляка!» Маша рассмеялась и отодвинула от него чернильницу. Лектор, действительно, излишне увлекался рассказом о любовницах какого-то из королей, рассказывал о них со смаком и с подробностями, явно рассчитывая понравиться молодым слушателям. Двум-трем он действительно нравился.

С Геней Маша дружила по-прежнему. Однажды, когда он заболел и в течение недели не появлялся в институте, Маша заехала к нему домой — надо было передать ему конспекты, по которым готовились к коллоквиуму.

Геня открыл ей сам. Он был в своем обычном свитере, только слишком блестящие глаза да горячие руки свидетельствовали о том, что парень болен. Простудился, к тому же у него, кажется, слабые легкие.

Геня ввел ее в комнату, в которой жила его семья, состоявшая из четырех человек. Комната была разгорожена мебелью на четыре отдельных уголка, для каждого члена семьи, сообразно с его профессией и возрастом. У двух окон располагались территории Гени и его сестры-школьницы, нечто вроде детской. Генина «комната» была отгорожена стеллажом с книгами, который просматривался насквозь, так как задней стенки не имел, и книжным шкафом. Еще был там маленький стол и кушетка, на которой лежала измятая большая подушка — он спал перед ее приходом, наверно.

Очень много книг! И он любил их, он их знал, думал над каждой и к каждой имел свое собственное отношение. Он и конспекты-то взял у Маши без особого восторга: только чтобы прочесть один раз. Готовиться по конспектам он все равно не будет. Он готовится по литературе, по книгам, притом ко многим книгам подходит критически.

Не все лекторы ценили это качество студента Миронова. Не каждому из них нравилась самостоятельность его оценок, иногда парадоксальных на первый взгляд, но всегда обоснованных так или иначе. Были и такие преподаватели, которые покрывались приятным румянцем, услышав цитаты из своих работ, может быть даже раскритикованных. Заметив это, некоторые студенты норовили угодить лектору на экзамене, блеснув знанием его работ, его высказываний, его мнений.

Машу это бесило. Ей казалось, что будь она сама лектором, она не поощряла бы подхалимов, она снижала бы им отметки. Знать труды своего преподавателя — это не грех, это даже полезно, но строить свое благополучие на такой осведомленности подловато.

У Гени были разнообразные интересы. Кроме истории, его привлекала литература. Он даже обсуждал с Машей, не сдавать ли ему сразу за два факультета — исторический и литературный? Маша отсоветовала — здоровье у него было не ахти какое, чтобы перегружаться.

Случилось, что Маша пошла вместе с Мироновым в Дом учителя на лекцию об Уолте Уитмене.

На лекции было немноголюдно. Собрались в основном учителя старших классов да некоторые члены литературного кружка. Среди собравшихся оказался и Гриневский, длинноволосый поэт.

После лекции он подошел к Маше, поздоровался, познакомился с Геней и увязался их провожать.

Он принялся рассказывать об Уолте Уитмене, намекая на какие-то непонятные стороны его личной жизни, потом перешел на современных американских поэтов, — он хорошо владел языком и регулярно просматривал в Публичной библиотеке иностранные журналы и газеты. Геня вставил было какое-то свое замечание об Уитмене, он тоже был не лыком шит и прочитал у Лависса и Рамбо все главы, посвященные Америке, — но Гриневский его забил. Он стал называть такие имена современных поэтов-американцев, каких Маша и Геня просто не слыхали.

Геня сразу умолк и принялся разглядывать странного собеседника. Длинноволосый перешел уже на Испанию — он внимательно следил за всеми газетными сводками, а может быть, и не только за сводками — он же слушал радио вместе с каким-то своим знакомцем, радио из Испании!

— Отчаянно смелый народ! Я представляю себе эти сражения в горах, под знойным солнцем! Но все-таки они обречены: противник лучше вооружен, всем обеспечен… Удивительный народ! Защищая свободу, они ходят по острию бритвы — не могу не преклоняться! — торопливо говорил Гриневский, поглядывая то на Машу, то на Миронова.