Весенняя коллекция

– Но только подумай, как уютно это звучит – склеп, гробница. Они будут в нашем полном распоряжении.

– Майк, – сказала я предостерегающе, поняв, что у него на уме.

– Это не запрещено законом, радость моя. Мне просто необходимо тебя поцеловать.

– Мне тоже, но я не могу кататься по полу в общественном месте, – с сожалением сказала я. – Слушай, а может, быстро сбегаем посмотрим на Венеру Милосскую и Нику Самофракийскую? Ведь это самые популярные экспонаты.

– Тогда надо зайти и к Моне Лизе. Шедевр из шедевров.

Можете мне поверить, в Лувре ничего быстро не делается, если только вы не захватили с собой ролики. Эти карты, на которых все кажется близко, страшно обманчивы. Пока мы шли от Венеры Милосской к крылатой Нике, а потом к Моне Лизе, нам пришлось обойти почти весь музей. Взглянув на толпу, которая обступила какую-то картину, и решив, что это наверняка и есть Мона Лиза, мы вышли в длинную галерею с окнами на Сену. Называлась она Большая галерея и вела, если верить указателям, к выходу.

– Теперь я точно знаю, почему никогда не ходил сюда раньше, – сказал Майк. – Это место чересчур велико для меня. Больше часа в музее – и уже невозможно воспринимать то, что видишь. А мы, боюсь, превысили этот лимит.

– Ну почему я не послушалась тебя и не согласилась на гробницу? – простонала я.

– Потому что ты – настоящая леди, тонкая и изысканная, и я тебя за это уважаю.

– Я – леди? И ты меня уважаешь?

– Да, но мне не хотелось бы, чтобы ты слишком долго оставалась такой.

– А когда ты хочешь, чтобы я перестала ею быть?

– Я тебе скажу, вернее, мне даже не придется говорить, ты сама поймешь.

– Прекрати со мной так разговаривать, а то я становлюсь словно не в себе, а мы даже еще не вышли отсюда.

– Не в себе? Голова кружится? Хочешь, я возьму тебя на руки?

– Нет, не в этом дело. Просто рассудок теряю. – Я взяла его руку, поднесла к своим губам и лизнула ему ладонь.

Он подпрыгнул вверх метра на полтора.

– Не делай так!

– Я просто хотела показать, что я имею в виду.

– Это нечестно. Я тоже знаешь что могу устроить, прямо на глазах у всех! Ох, Фрэнки, как ты думаешь, этот зал когда-нибудь кончится?

Мы неслись как сумасшедшие и только успевали читать имена на стенах.

– Джотто, Фра Анжелико, Боттичелли, Беллини, Ван Дейк… Только не смотри, не останавливайся, а то мы отсюда никогда не выберемся. У них что, нет сострадания к ближним? Они что, даже представить себе не могут, что у людей есть другие дела, помимо рассматривания картин? Черт бы побрал этих французов, если они в тебя вцепились, нипочем не отстанут.

– Кранах, Гольбейн, Тьеполо, Гойя… – Я стала задыхаться, потому что мы почти бежали.

– А тебе не кажется, что мы пропустили выход? – спросила я некоторое время спустя и остановилась – вокруг уже никого не было.

Мы в ужасе переглянулись. Не видно было даже служителей, а за нами простирался бесконечный зал, конец которого можно было разглядеть только в телескоп. Перед нами был зал с Эль Греко и другой конец здания, окна которого выходили уже на сады Тюильри и две лестницы, одна, судя по указателям, к скульптурам, другая – к Галерее этюдов.

– Наверное, мы умудрились его проскочить. Или это ловушка, и никакого выхода здесь нет, – мрачно сказал Майк.

– По какой лестнице пойдем?

– Я не верю ни одной. Так можно проблуждать весь день. Когда я был бойскаутом, нас учили возвращаться тем же путем.

Я разрыдалась.

– Детка моя маленькая, не плачь. Я понесу тебя на руках, – сказал он, прижимая меня к себе.

– Нет… нет… у меня все в порядке с ногами, я могу идти… Я просто представила тебя в бойскаутской форме… Ты, наверное, был такой хорошенький… – всхлипывала я.

– Ты просто устала, вот и все.

– Признайся, что ты был хорошенький, – потребовала я сквозь слезы.

– Ну, не знаю, наверное. Если ты перестанешь плакать, я подарю тебе свою детскую фотографию.

– Нам что, действительно придется идти в обратную сторону? – спросила я жалобно.

– Или заночевать здесь. Слушай, у меня идея. Если ты не хочешь, чтобы я нес тебя на руках, тогда просто гляди в пол, а я тебя поведу. Ты устала из-за картин, мелькающих перед глазами.

– Ладно. Я прикрою глаза рукой. Пусть думают, что у меня разболелась голова от переизбытка впечатлений. Кажется, это называется синдром Стендаля.

Майк оказался прав – обратный путь был легче. Я умудрилась все-таки одним глазком взглянуть на волшебного Боттичелли и царственные руины Тьеполо. Грех было не взглянуть, раз уж мы здесь оказались.

– Вот указатель «К выходу»! – воскликнул Майк после того, как мы прошли добрых полмили.

– Ну на него-то мне можно посмотреть?

– Нет, а то у тебя сердце разорвется. Мы могли свернуть направо сразу после Фрагонара и спуститься по лестнице прямо к буфету. Этот чертов указатель повернут в другую сторону, поэтому мы его и пропустили.

– Буфет? – переспросила я в ужасе. – Ты что, собирался пропустить буфет?

– Теперь тебе понятно, почему из меня не вышло командира бойскаутского отряда? – спросил он уныло.

Мы съели по два огромных сандвича с ветчиной и сыром и с божественным французским хлебом, выпили по две чашки кофе с молоком и спустились по лестнице около выхода, которого я уже и не чаяла увидеть.

Мы стояли на улице, дышали живительным воздухом, и тут я вдруг поняла, что почему-то ужасно стесняюсь. Взглянув на Майка, я увидела, что он мучается приблизительно тем же. «Что теперь?» – спрашивали мы себя – ведь уже не было Лувра, из которого надо выбираться.

– Свидание еще не кончилось? – спросила я с вызовом. – Потому что если нет, то решать, что делать дальше, положено молодому человеку. У нас в Бруклине принято так.

Он засиял и потащил меня на стоянку такси, где даже была пара машин, потому что ленч еще не кончился.

– «Дю Лувр», – сказал он водителю.

– Тебе мало было? – недоверчиво спросила я.

– Это совсем другой Лувр, на Левом берегу. У нас будет день Лувра. Я так понял, что бруклинские девушки предоставляют решать все мужчине.

– Но они тоже имеют право голоса.

– Если тебе не понравится, Рыжик, мы туда не пойдем.

– Рыжик?

– А ты думала, я ничего не заметил?

– Ой, а я забыла!