Весы Лингамены
Шрифт:
Вопрос, конечно, был поставлен в лоб и звучал из уст подростка, не достигшего ещё и 18-ти лет. Но отчего-то именно на такие вопросы отвечать всегда архисложно. Ведь в мире взрослых всё обтекаемо и само собой подразумевается, и, по большому счёту, можно ничего вслух не озвучивать, так как всем и так всё ясно: одна кучка поведенческих стереотипов уравновешивает другую равновеликую кучку, и вся эта шатко-валкая конструкция угловатых условностей и нелепых тождеств всех устраивает, находясь в неком скрупулёзном равновесии.
– О, - подняла голову Дарима, - сравнение просто поэтическое! И как-нибудь, если захочешь, я отвечу
В глазах Текано мелькнула радость, он немного воспрянул.
– Я здесь уже несколько месяцев. Быть может, это не так много по сравнению с теми, кто торчит тут годами. Началось всё... Так что же, это всю жизнь надо рассказывать?
– прервал он сам себя.
Я удобно устроился на полу и предложил ему говорить лишь то, что кажется ему важным. А мы будем вникать. Дарима примостилась рядом со мной, и мы приготовились слушать.
– Мне сейчас 17 лет, - начал рассказ юноша.
– До 14-ти я рос обыкновенным мальчиком, играл со сверстниками, хотел стать космонавтом, исследовать дальние миры, - Текано невесело усмехнулся и продолжил:
– Но уже в 15 я начал постигать, что ничего не знаю о природе нашей реальности, не знаю, как она устроена и кем - я уж не говорю зачем. В то время как мои сверстники забавлялись с "машинками желаний", устраивая всякие соревнования, кто больше и быстрее выдумает и создаст на них всякой разнообразной бесполезной дребедени, я жаждал понять, что заставляет их делать это. Более того, я хотел осознать, в чём же смысл пребывания на планете, когда труд перестал быть главной действующей силой, толкающей колесницу жизни.
– Как рано ты задался такими вопросами, - удивлённо проронила Дарима.
– Но прошу, продолжай.
– И тогда я впервые подумал - а какой смысл лететь к дальним мирам, когда я понятия не имею, зачем существует мой собственный, родной? Что мне искать в несусветной дали от родины, когда главные вопросы назрели ядовитым прыщом и грозят прорваться уже здесь, на земле!
Мы слушали, затаив дыхание. Просто не укладывалось, что всё это с такой ясностью могло существовать в уме 15-тилетнего подростка.
– С тех пор мечты о межзвёздных путешествиях покинули моё взрослеющее воображение, и всё моё существо заняли вопросы, о которых я сейчас вкратце говорил.
Так я равноудалился и от сверстников, и от былых поползновений к далёким туманностям. Сочтя вопрос "зачем" трудноразрешимым, хотя и главенствующим, я в первую очередь задался вопросом "как", то есть занялся мировым переустройством. Я знаю, на эту тему написано множество книг, и с некоторыми я был поверхностно знаком. Но все они были созданы давно и не могли отражать реалии нашего времени.
– А что ты хотел изменить?
– аккуратно спросил я.
– Ну, меня совсем не устраивала роль человека в современном мире. Было такое ощущение, что человек разумный с тысячелетней историей войн, взлётов, падений, открытий и освоения космоса превратился вдруг в некое диванное существо, основной и почти единственной функцией жизнедеятельности которого является подача звуковых команд неизменно стоящей рядом машине желаний. Машина желаний плюс Человек Диванный - это звучит гордо!
Мы сочувственно смотрели на Текано.
Сколько всего успел впитать и переварить этот юноша за столь малое время. Иным недюжинным умам для этого требовались многие десятилетия...– Как будто мы от человека разумного, от первобытных костров и охоты на мамонтов совершили такую большую прогулку во времени - через первобытно-общинный строй, через рабовладельческий, феодальный, демократический, через стирание политических границ, - и пришли к Человеку Диванному, который по сравнению с людьми каменного века - бог, но при всей своей "божественности" только потребляет, но уже ничего не производит, да и попросту вообще ничего не делает. В уме я рисовал себе картины нового мира, где каждый будет трудиться - умственно или физически. Я прозревал города из камня и дерева, сложенные руками мастеров, я видел поля с пшеницей и картофелем, которые возделывали люди. Мой мир состоял из учёных, исследующих природу всего, из художников, рисующих, открывающих нам сакральные горизонты бытия. Мой мир был из поэтов и тружеников всех фронтов. Диванным тунеядцам там не было места!
– Скажи, Текано, а себе какое-то место ты отвёл в своём прекрасном мире?
– осторожно поинтересовалась Дарима.
– Ты очень прозорлива. К 17-ти годам я уже несколько переболел моими прекрасными мечтаниями, и жаждал делать дело. Я начал рисовать. Я рисовал свой новый мир. Но как я ни старался, мои способности не позволяли мне изобразить всё таким, каким мне это виделось. Получалось лишь бледное подобие!
– Текано недвусмысленно окинул взглядом стены с рисунками.
– Эскизы, наброски вместо полотен!
– Вот уже и почти вся моя история, - проговорил Текано каким-то глухим, вмиг угасшим голосом.
– С тех пор, как я осознал, что мне никогда не стать великим художником, никогда и близко не создать таких шедевров, как у бессмертных живописцев прошлого, все мои младенческие размалёвки нового миропорядка стали рушиться и осыпаться как карточный домик от сквозняка из форточки в мир реальный... Я быстро растаял как масляная фигурка на солнце, и за несколько месяцев от меня осталась только бесформенная лужица немощи и полного неверия. Я хотел ещё... я... ой, простите, слабею...
– Текано утомлённо прикрыл веки.
– Мне б немного отдохнуть...
– Текано!..
– вырвалось у испугавшейся за мальчика Даримы.
Стоявший наготове около двери М-387 мгновенно замигал красной лампочкой и быстро поехал к Текано. Обогнув нас, всё еще сидящих на полу, он подъехал к мальчику, и, выдвинув щупальца, аккуратно взял его неподвижную руку и сделал "пружинный" укол. Затем робот развернулся к нам.
– Текано хорошо бы отдохнуть до завтра, - сообщил он нам.
– Он потратил слишком много сил на беседу, и сегодня я ввёл ему "пружинку" раньше обычного.
Мы поднялись.
– М-387, - сказал я, выходя из комнаты, - передай, пожалуйста, Текано, что мы навестим его завтра в это же время.
– Конечно. До свидания, - проговорил приятный голос, и М-387 три раза мигнул нам зелёной лампочкой на прощанье.
– Какой удивительный юноша!
– воскликнул я, когда мы вышли.
– Чистый и беспомощный. Как бы ему помочь?
– Я знаю как, - загадочно осветила меня улыбкой Дарима.
– Но пока оставлю это при себе, я думаю, скоро у тебя представится возможность всё увидеть самому.