Ветер Безлюдья

— Гранид, дальше я с ней.

— Объяснения будут?

— Дай мне день. Я все тебе расскажу, и ты даже ничему не удивишься, уверена. Возвращайся домой, приложи хоть что-то к руке, пока не поздно.

— Где тебя встретить?

— Я не знаю, сколько все займет времени, может, заночую в трущобах…

— Не возвращайся домой одна, позвони мне. Забудешь — не прощу. — Гранид дождался моего кивка, хмыкнул с недоверчивой полуулыбкой и повернулся к Карине. — Надеюсь, не последний раз видимся, спасительница?

И опять у меня в груди поднялось горькое чувство несправедливости.

— Как сложится, дохляк.

— Зверь! Иди-ка сюда! Охранять, понял? Чтобы я тебя возле дома не видел.

Нюф с удовольствием подставлял и уши и шею, пока он его трепал и почесывал, давая указание. Пес выбрал себе другого хозяина, оставив Виктора насовсем? Что творилось в голове у этой необычной собаки, такой преданной и послушной? Почему?

Мы пошли к магазину, Гранид в другую сторону. Я сделала немного шагов, прежде чем почувствовала, что не могу уйти просто так. Не пускает невысказанное, и жжется прямо на языке. Нестерпимая правда, которую я должна была сейчас выдать:

— Гранид! Подожди, я сейчас, минуту… — и побежала назад.

Он даже из вида не успел пропасть, обернулся, неуверенно остановился. Едва расстояние позволило, я застопорилась и, взмахнув руками, сказала без предисловий, пусть понимает, как хочет:

— Ты отчасти прав, не скажу сразу, что во всем, но прав… я тоже хочу быть нужной. Не всем подряд, а тем, кто мне дорог. Я хочу взаимности. Хочу благодарности. Хочу ответной заботы и внимания. Чтобы родители любили, чтобы тетя, когда была жива, хвалила мои обеды, чтобы…

— Эльса, чего ты вдруг так разошлась?.. — Брови Гранида поползли вверх от удивления, а тон показался наигранным.

— Гранид, — я перебила его, боясь, что он готов съязвить что-то, пристально и зло посмотрела в глаза, — я не хочу тебе врать. Мало того, даже замалчивать — это несправедливо! Карину едва увидел и столько признательности, столько искренности, прямо добряк-человек, захлебнувшийся в теплых чувствах! А мне одна желчь была?! Почему так? Почему, когда ты ее впервые увидел, то она «спасительница», а когда меня в больнице, то «ненавижу бесхребетных?». «Ромашка», и прочее потом?

У меня сжались и кулаки и зубы.

— С тобой все сложнее…

— А мне плевать. Я тоже хочу услышать твое искреннее «спасибо».

— Ревнуешь?

— Да, ревную, — легко согласилась я и добавила своей язвы в голос. — Прямо разоблачил! Думаешь, развернусь и пойду с гордым видом, показывая, как мне наплевать и как ты мне на фиг сдался? Обойдешься. А я к тебе привязалась. И, не буду скрывать, хочу, чтобы ты немедленно сказал обо мне тоже самое.

— Я к тебе привязался.

Я замерла, прислушиваясь к внутреннему детектору лжи.

— Повтори правдоподобнее.

Гранид не стал ничего повторять. Подошел, взял меня за уши и, наклонившись, коротко чмокнул в губы. Отпустил.

— Так нормально будет?

Я опешила. Как мне понять, — что это? По-дружески?

— А уши тебе что плохого сделали?

— Ты на вопрос отвечай.

— Нормально.

— Мир?

— Мир… — я вздохнула, действительно испытывая облегчение и злость растаяла. — А еще, последнее, — спасибо, что врезал тому уроду. Даже если не из-за меня, а потому что отделаться нужно было, чувство возмездия просто кайф.

— Из-за тебя, Ромашка, на другую причину и не рассчитывай. Беги, давай.

Он развернул и подтолкнул в спину. А я и рада. Лишний раз смотреть ему в лицо, и видеть за взрослыми чертами мальчишеское смущение в сочетании с самодовольной мужской ухмылкой, — испытание не из легких.

— До связи!

Этника

Карина нервничала и перетоптывалась на месте. Потом крутилась, приседала, обхватывая коленки и собирая смелость в кулак.

— Не верю, ты же бойкая! Тебе трущобы ни по чем, а сюда — страшно?

— Страшно! — Рявкнула та. — Куда тебе понять, холеная, как куколка… Вот связалась, вот приключения себе на задницу… да меня там камнями забьют.

— Чушь.

Нюф бегал кругами, вынюхивая кусты и не проявляя беспокойства. Значит и нам посторонних бояться нечего, и мы уже пятнадцать минут так и стояли у входа в якобы запечатанный подъезд, чтобы попасть в Библиотечный Двор.

— Ты все равно не поймешь. — Она снова выпрямилась, сцепив на груди напряженные руки. — Когда отовсюду гонят и приюта нет, это не про твою сытую жизнь.

— Не про мою, ты права. Слушай… тебе сколько лет?

— Нравоучений только не хватало!

— Мне тридцать семь. Ты года на три помладше, верно? — Карина не ответила, и я продолжила так: — Когда тебе было шесть или семь, ты жила недалеко от Вересковой улицы в двенадцатом квартале?

— И? — В голосе прозвучало не удивление, а настороженность. — Откуда в курсе?

— Я тоже там жила. У тебя есть воспоминания о нашей компании? Как выбирались за город? Ты знала, что Илья, этот тот самый мальчик, которого с собой всегда брал гулять его старший брат?

Я спрашивала почти наобум. То, что однажды мне привиделось в собственном воображении, могло оказаться игрой и фантазией. А с другой стороны, она только что признала, что жила недалеко. Это ли не доказательство?

— Вспомни детство. Я — Эльса, Другие — Илья с Андреем, Наталья, Тимур и ты. Неужели у тебя ничего не осталось? Мне кажется, что как раз тебя одну из всех не сунули в ту клинику…

У Карины расширились глаза. Она освободила свои руки и из позы исчезла зажатость. Появилась растерянность, взгляд ушел в себя и через мгновение она веки сомкнула. Шепнула губами.

— Что?

— Этника… Это было слишком давно и слишком неправда! У меня… у меня… все тетрадки в первом классе были исписаны этим словом. Учительница вечно ругалась. Мачеха бесилась, что я и писать не умела еще, а эти каракули выводила. Загадка всей моей жизни, блин!

— Так ты что-то помнишь?

— Нет. — Карина открыла глаза, посмотрев на меня внимательно. — Прям, чтобы лица и все такое, нет. Даже не помню, как ты говоришь, — где гуляли, что делали. Темно. Одна тоска оттуда. Брошенность. Обида. Предательство. Я никому не нужна! Вот оно мое детство.